Милий Езерский - Триумвиры. Книга вторая

Прибыв в Карры, Красс, действительно, отправил посольство к армянскому царю.

На другой день к Каррам подступили парфяне. Гортанные крики долго не давали покоя. Сурена требовал выдать Красса и Кассия, а римлян обещал отпустить.

— Воины, выдайте вождей, и вы — свободны! — неслись крики, возбуждая легионариев А прибывшие послы вели себя нагло, и требования их звучали скрытой угрозой.

— Вон! — закричал Красс и, позвав ликторов, приказал сечь послов прутьями и гнать из лагеря.

Визжа и ругаясь, варвары бежали с позором к ворогам.

— Воины ненадежны, это новобранцы, — сказал Кассий, поглядывая на угрюмых легионариев, собиравшихся кучками. — Да и вожди недовольны: взгляни на них!

Красс сурово смотрел на него.

— Римляне не посмеют возмутиться: ты забываешь, Кассий, о дисциплине!

— Воля твоя, вождь, но я за отступление. Трибуны поддержали Кассия. Не парфян они боялись, а смерти в чужом краю, вдали от родины, и ужасались, что тела их не будут погребены.

Красс кивнул. Но, когда Кассий посоветовал отступить по старой дороге, упрямый старик воспротивился:

— Приказываю идти по холмам и горам через Армению: тропы и болота недоступны для конницы, и мы будем в безопасности…

Отступали горными тропами. Утомленные легионарии роптали, раздраженные трибуны ворчали. Красс пытался ободрять людей, но они угрюмо отмалчивались. Полководец видел, что влияние его падает.

Кассий воспользовался общим недовольством.

— Вождь, — громко сказал он на привале, — люди устали, путь тяжел. Не лучше ли нам возвратиться, пока не поздно, в Карры, и идти по прежней дороге? Перейдя Евфрат, мы будем в безопасности!

— Что? — высокомерно спросил проконсул. — Ты хочешь бежать из Азии? И это говорит римлянин! Слышите, начальники? Война не кончена, а начинается!

Кассий настаивал.

— Пусть так, — говорил он, избегая смотреть в глаза полководцу, — но оттуда мы сможем двинуться в Армению, а идти по горным тропам…

Красс вспыхнул.

— Если не хочешь следовать за мной, — крикнул он, — иди, куда хочешь!

Кассий молча отошел от него.

Через несколько минут войско двинулось дальше.

Красс ехал, по обыкновению, впереди, но рядом с ним не было Кассия, — знал, что квестор, во главе пятисот всадников, мчался по дороге в Карры.

«Одни погиб, другой покинул, — с горечью думал старик, и глаза его сверкали, — остался я одни… Нет, не один! Со мною вечная слава римского имени, древняя мощь Рима и благословения богов даже в тягостный час смерти!»

Они шли дни и ночи. Солнце томило желтым раскаленным глазом, медная луна смотрела с вышины, и ночной холод исходил, казалось, от ее лучей.

Легионарии открыто роптали, трибуны и центурионы, не останавливая их, громко говорили о бездарности полководца.

Красс притворялся, что ничего не слышит. Ругались плебеи, которых он, подобно Сулле, презирал, считая скотами, обреченными на служение мужам знатным и богатым; ворчали сыновья нобилей, знатные выродки, которых, по его мнению, следовало бы уничтожить, чтобы облагородить истинных римлян. Он ненавидел их всем сердцем и только теперь пожалел, что вся его жизнь прошла в бессмысленном стяжании и борьбе с Помпеем.

«А ведь мог же я добиться власти, когда Помпей воевал в Азии, и стать вторым Суллою. В союзе с Катилиной и Цезарем я растоптал бы знать и упорядочил бы Рим… Но нет, тогда я струсил на форуме… Нужно было дать знак к резне, и всё пошло бы иными путями…»

Брезжил рассвет, тусклый и грязный, как окружавшие лагерь болота, небо было в разрозненных тучах, моросил дождь. Когорты тяжелой пехоты и турмы просыпались при звуках труб.

Полководец сидел в полном снаряжении у потухшего костра.

— Вождь, подступают парфяне, — сказал трибун Петроний, останавливаясь перед ним.

Красс встал — рукоятка меча звякнула о медную лорику.

— Двигаться на Синнак, соединиться с Октавием, — приказал он. — В горах мы будем неуязвимы для конницы…

Когорты выступили в путь. Легионарии шли осторожно по трясине, оступаясь и проклиная начальников; трибуны вели лошадей за собой, нащупывая почву, всадники часто проваливались, и воины вытаскивали увязших лошадей, подсовывая им жерди под брюхо.

К полудню небо прояснилось, и знойное солнце всплыло в мутной дымке, предвещавшей жару. Войска шли, изнемогая.

К вечеру попали на твердую почву и вздохнули с облегчением. Впереди возвышался холм. Красс приказал занять его, разбить лагерь и рыть вал. Вскоре подошел с вспомогательным войском Октавий.

Озабоченный парфянскими наездниками, появлявшимися и исчезавшими в отдалении, он сказал:

— Пусть помогут нам боги отразить нападение!

— Враг не посмеет пойти на приступ в конном строю, — спокойно ответил Красс, входя в шатер.

Лишь только сон стал смежать его глаза, чей-то голос послышался рядом.

Красс вскочил. Перед ним стоял Октавий.

— Вождь, послы от сурены… Прикажешь принять или прогнать?

— Чего они хотят?

— Они, очевидно, хитрят — это заметно по их воровским глазам. Они утверждают, что сурена желает лично увидеться с римским проконсулом и начать мирные переговоры.

Яростные крики ворвались в шатер.

— Кликни Петрония.

Трибун вбежал, остановился у входа.

— Отчего крики? Разве воины опять недовольны?

— Вождь, они требуют мирных переговоров, — запинаясь, вымолвил Петроний: ждал грозного окрика полководца и удивился, что проконсул, воздев руки, шептал молитву.

— Бунт? — тихо спросил Красс.

— Нет еще, — пролепетал трибун, — но они угрожают…

Лагерь звенел оружием, гремел яростными криками и угрозами:

— Мир! Мир!

Полководец думал. Седая голова его склонялась всё ниже…

— Созвать трибунов и примипилов, — приказал он. Когда они собрались, Красс просто сказал:

— Легионарии требуют мирных переговоров, а вы, военачальники, поддерживаете их. Где римская дисциплина? Где честь и доблесть? Это бунт. Некогда я подвергал подлых ослушников децимации, а теперь — ха-ха-ха! — должен им подчиниться. Смерти я не боюсь и пойду на свидание с суреной, зная, что попаду в засаду…

Помолчал. И вдруг его голос окреп, грозное рычание льва послышалось в нем, заставив всех содрогнуться:

— Я, римляне, предпочитаю быть убитым варварами, чем принять смерть от взбунтовавшихся воинов, которые завтра станут рабами сурены…

Встал и, отпустив их движением руки, повелел объявить послам, что на другой день готов увидеться с суреною.

Всю ночь он не спал, думая о погибшем сыне и о жене, оставленной в Риме.

Ночь была тихая, звездная, холодная. Лагерь спал.

Только часовые перекликались при малейшем шуме и шорохе да журчали горные ручьи, прыгавшие по камням.

«Не лучше ли броситься на меч?» — подумал он, но такой исход показался ему трусостью, и он отверг его.