Алексей Мильчаков - Вятские парни

— Поздравляю, поздравляю! Вот оно отеческое-то напутствие. Хе‑хе.

Все трое призеров получили по паре красивых охотничьих лыж. Организаторы соревнования угостили участников бутербродами и горячим крепким чаем.

Известный фотограф Лобовиков снял на карточку всех лыжников и особо — победителей.

Тихон Меркурьевич следовал за сыном до самой пристани. Запахнув тулуп и держа рукава на животе, он семенил по протоптанной тропе, а Колька шел сбоку на новых лыжах, подарив старые дымковскому парнишке.

— Я, брат, победу твою должен сегодня отметить скромным возлиянием. Не могу остаться в долгу у Бахуса, да и намерзся я.

— Где же ты совершишь это, папаша, и с кем? Смотри, не засни в сугробе, как в прошлом году.

— Э… дело прошлое. К Бачельникову пойду. Если чего, так Саня меня доставит. Матери — ни гу‑гу.

У пристани они разошлись. Тихон Меркурьевич повернул налево и по Пристанской улице мимо кирпичных купеческих складов побрел на Кикиморку, а Колька, положив лыжи на плечо, стал подниматься по лестнице на крутую гору.

Он шагал, глядя себе под ноги, через одну ступеньку; только на верхней площадке длинной лестницы остановился отдышаться и вдруг услышал знакомый голос:

— Приветствуем победителя, венчанного лаврами.

Перед ним стояли четыре гимназистки с коньками в руках, и среди них — Наташа.

— Поздравляем, Коля, с победой, — Наташа просто, как бывало прежде, подошла к Кольке, сняла пеструю варежку и протянула ему прохладную руку. — Мы еще на катке узнали о твоей победе и вот решили встретить, поздравить, — непринужденно болтала Наташа.

А Колька смотрел на ее лицо, окруженное выбившимися из-под платка заиндевевшими волосами, и чувствовал, как начинают ярко гореть его щеки, как бьется сердце и язык словно прилип к гортани.

«Что с ней? — подумал Колька с болью и горечью. — Ведь после того случая на реке, когда я держался, как мальчишка, Наташа на меня никакого внимания не обращала. А теперь… что с ней случилось? Надоела блестящая свита модников, и ей снова захотелось пококетничать с простым луковицким парнем?»

Колька шел рядом с Наташей, чувствуя себя неловким увальнем, и в ответ на ее настойчивые вопросы стесненно и односложно отвечал:

— Да, летом работал на пристани.

— Нет, больше за реку мы не ездили.

— Да, в шестой класс перетянулся.

Он не заметил, как и где оставили их вдвоем Наташины подруги. И когда они шли по узкой тропинке между сугробами, сталкиваясь друг с другом плечами, он с каким-то веселым отчаяньем подумал:

«Пусть для Наташи это только игра, кокетство. Пусть так! И все-таки хорошо, что она рядом!»

От этой мысли исчезла стесненность. Колька взглянул на Наташу сбоку раз и другой и вдруг стал свободно рассказывать ей о работе в артели грузчиков, о сильном и злом Игнате, о братьях Сорвачевых. Торопясь, он выкладывал Наташе все, что его волновало и беспокоило за эти месяцы, и на душе у него становилось так же легко, как бывало прежде, когда они оставались с Наташей вдвоем.

Под новый год Колька получил из Юмы письмо.

Митя писал:

«Поздравляю тебя, Николай, твоих родителей, Катю, Герку и знакомых с Новогодним праздником! Желаю в новом году всем крепкого здоровья, счастья, исполнения желаний.

Зима запеленала наше село белыми метелями, замела поземкой, завалила пышными снегами.

Поздний вечер сейчас. Улица поголубела от луны. Мороз такой, как в сказочном ледяном царстве, — захватывает дыхание.

В моем департаменте работа закончена. Дверь на крючке. Топится печка, потрескивают дрова.

Тебе, наверно, интересно узнать новое о юмском попе, его племяннице и наших отношениях. Готов говорить на эту тему, только слушай.

Осенью отец Клавдий денно и нощно пропадал на охоте. Возвращался обязательно раным-рано в субботу, увешанный зайцами, либо дичью, всклокоченный, обросший шерстью и неизменно веселый.

Нахлещется веником в баньке, отоспится и, приведя себя в благообразный вид, поспешает ко всенощной, а утром — обедня, кой-какие требы без мзды и опять — на волю вольную.

Случилось мне как-то прогуляться по берегу за наше село.

Не поверил я своим глазам, увидев за кустами у речки Валентину Ивановну. Отошел в сторонку и спрятался за дуплистую ветлу. Валентина Ивановна сидела одна-одинешенька у омутка, смотрела на острые ножи осоки, на плывущие мимо желтые листья. Плечи накрыты пестрым платком. Ни звука, ни шороха вокруг. О чем или, вернее, о ком думала, мечтала юмская Аленушка?

Я осторожно выбрался на тропинку и закурил. С речки повеяло прохладой. Нетерпение толкнуло меня к дереву, а моей красавицы и след простыл. Уныло пошел в село. К поповскому жилью подошел по огороду и, зная, что Клавдий на охоте, торкнул в дверь.

Слышу каблучки. Открывается дверь, и на меня, сжимая на груди концы цветного платка, удивленно смотрит Валентина Ивановна.

Я что-то промямлил и, не скрывая радости, попятился.

Улыбнулась она, и я почувствовал себя на седьмом небе от хлынувшей на меня теплой синевы ее взгляда.

С минуту мы молчали. Валентина Ивановна, как хозяйка перед нежданным гостем, первая спохватилась:

— Вы ведь к дяде за книжкой? Его нет. Входите, пожалуйста. Можете выбрать без него, что понравится.

И вот я, Коля, в поповских хоромах. Неуютно в большой горнице. В красном углу темная, видимо, старого письма икона с лампадкой. На стене географическая карта России и часы. Полдюжины стульев там и сям. У окна — круглый стол под холщовой скатертью. Между окном и дверью — шкаф, забитый книгами и журналами. Валентина Ивановна открыла дверцы: выбирай любую. Не рылся я. Вытащил наобум, что потолще. Попались «Крестоносцы» Сенкевича.

— Вот эту, — спрашиваю, — можно? — И тут, Коля, все ей, как на исповеди, рассказал и что, мол, нагрянул узнать, жива ли, а книжка — предлог.

Она внимательно посмотрела мне в лицо и громко расхохоталась. Потом спросила:

— Чаю вы не хотите? Мы с тетушкой стряпали сегодня. Я мигом.

Я отказался. Проводила она до дверей, сказала:

— Приходите. Дядя и тетушка у меня добрые, — улыбнулась уголками губ и добавила: — Можно и не за книжкой. На чашку чая.

Вышел я на крыльцо, огляделся и, прижав локтем «Крестоносцев», направился к своему агентству.

После этого происшествия я трижды был у попа. Заявлялся с визитом в те дни, когда знал, наверняка, что он дома. Добряк Клавдий угощал меня жареной зайчатиной, фаршированной уткой, карасями в сметане, попадья и Валентина Ивановна — пирожками, ватрушками, слойками. После рюмки самодельной настойки он интересно рассказывал о приключениях на охоте. Рот разинешь, слушая его. Без собаки ведь ходит по болотам, сам лазает в воду за подбитой дичью. Один у костра ночи коротает. Не думал я, что он хохотун и шутник.