Милий Езерский - Триумвиры. Книга третья

«Гней Помпей, орленок, посягающий на мощь и волю державного орла!» — подумал император.

А там старый Лабиен, и молодые — сын его и Секст… Что привело его, Цезаря, к смертельной борьбе с друзьями, во имя чего он попрал дружбу, родство и ввергнул республику в тягчайшие бедствия?

— Коня! — закричал он и через минуту мчался уже по дороге, приветствуемый легионами.

Вдали возвышались каменные стены горной крепости Мунда, а перед ней простиралась зеленая равнина, на которой строились войска помпеянцев.

Весь день шел яростный бой. Трудно было сломить дикую злобу и отчаянное мужество помпеянцев. Цезарь сражался в первом ряду, — его щит был пробит сотней копий и стрел. Лязг мечей и жужжание камней, стоны раненых, крики убиваемых — звуки привычные для его уха. Сражаясь, полководец ободрял воинов. Издали видел старого Лабиена и Гнея Помпея, руководивших битвой.

Наступал вечер, а судьба боя оставалась нерешенной. Была минута, страшная, как лезвие меча, направленное в грудь: ветераны дрогнули, смешались. Цезарь едва не был разбит и приготовился броситься на меч.

Взял себя в руки.

— Вперед, коллеги! — закричал он. — Они не устоят перед нами!

Оставив поле, послал приказание Богуду обрушиться всеми силами мавританской конницы на правое крыло помпеянцев и ударить им в тыл.

Смотрел — Лабиен отводит когорты — и вдруг, вскочив на коня, вздумал обмануть воинов, смутить неприятеля.

— Бегут, бегут! — закричал он и помчался в гущу боя.

Ветераны подхватили его крик и ударили одновременно с конницей Богуда.

Замешательство охватило помпеянцев. Бежали воины, трибуны и вожди вражеских легионов. Битва сменилась бойней. Лабиен и Вар погибли, сражаясь рядом.

Гней Помпей, тяжело раненный, ползком пробирался к лесу с несколькими друзьями. В сумерках они натыкались на кучи трупов, пачкали одежду и руки в крови.

Гней думал: «Притаиться, бежать, продолжать борьбу… Тень отца требует мести. Кто убьет тирана? Кто освободит Рим от его владычества?»

В лесу они укрылись в пещере. Усталые, голодные, они спали на сырой земле, сжимая мечи. Шум голосов и ржание лошадей разбудили их.

В пещеру ворвались ветераны. Смертельная схватка происходила при свете единственного факела.

Гнем хотел броситься на меч, но не мог подняться: в боку сочилась рана, и каждое движение вызывало нестерпимую боль.

Друзья были перебиты, только жив еще он один, сын Помпея Великого!

Узнав Гнея, ветераны с яростью набросились на него: кололи копьями рубили мечами, хотя он давно уже перестал стонать.

Сообщая в Рим о победах, Цезарь писал:

«При Мунде убито тридцать три тысячи помпеянцев; остальные бежали. В Мунде заперлось четырнадцать тысяч, осадить которые был приказано легату Фабию Максиму; нагромоздив валы из трупов, легат ворвался в город, — помпеянцы пали с оружием в руках. А двадцать тысяч, укрывшихся в Кордубе, я истребил… Старый Лабиен, Аттий Вар и Гнен Помпей погибли, а на север бежали молодой Квинт Лабиен и Секст Помпей. Но они не опасны, поскольку молоды и не блещут военными дарованиями. В Испании я должен основать несколько колоний для воинов, получивших отставку, в первую очередь — в Гипсале, Тарраконе и Новом Карфагене; затем отправлюсь в Нарбоннскую Галлию для раздачи земель ветеранам: воинам X легиона — в окрестностях Нарбонны, а VI — неподалеку от Арелата.

Заселение Галлии Трансальпийской и земель Массалии, Нарбонны, начатое мною в прошлом году, продолжается; основан ряд городов. А в Испании, Африке и Элладе заложу новые города и воздвигну из грузов Коринф и Карфаген. Подобно тому, как Сулла романизировал Италию, я совершу то же в отношении провинций».

Но Оппий и Бальб усиленно звали его в Рим.

«Да, я там нужен, — думал Цезарь, — необходимы хотя бы временные уступки аристократам, дарование прав провинциалам, десятки новых законов, сотни постановлений. Проводя их в жизнь, буду готовиться к парфянскому походу».

Мелькали дни, проходили недели. Наконец он написал в Рим о скором своем возвращении.

— Гражданская война кончена битвой при Мунде, — говорили Оппий и Бальб и, восхваляя Цезаря, предложили вотировать ему новые почести.

Мужи, преданные диктатору, обсуждали с Оппием и Бальбом, какие почести преподнести Цезарю.

— Я думаю, — сказал Оппий, — что следовало бы даровать ему наследственный титул императора, право назначать консулов на десять лет и предлагать кандидатов в эдилы и народные трибуны.

— Хорошо, — согласился Бальб, слыша рукоплескания и одобрительный говор цезарьянцев, — но я хочу предложить, чтобы все магистраты отправились навстречу диктатору и сопровождали его в столицу…

Предложение было принято.

— Друзья, — нерешительно сказал Лепид, оправляя на себе тогу и избегая смотреть на цезарьянцев, — здесь собрались не все сторонники диктатора… Говорят, есть недовольные, которые утверждают вместе с нобилями, что поскольку гражданская война кончена, диктатура больше не нужна. Но так ли это? Уничтожить диктатуру значит дать повод к новым волнениям: разве мало осталось помпеянцев, которые, прикрываясь приверженностью к новой власти, возбуждают народ такими речами: «Будет ли Цезарь управлять как тиран или дарует отечеству свободу?» И я спрашиваю всех, независимо от того, довольны они или нет: согласны ли вы с предложениями Оппия и Бальба?

— Согласны, согласны!

— А если согласны, — заключил Лепид, — пора готовиться к встрече победителя!

Цезарьянцы отправлялись в Цизальпинскую Галлию. Кроме Оппия и Бальба, были здесь сенаторы, выдающиеся магистраты, мрачный Требоний, недовольный диктатурой Цезаря, Брут, обеспокоенный своим браком с Порцией, даже Антоний, решивший испросить прощение.

Цезарь был ласков со всеми: обнял Требоння, похвачил Брута за управление провинцией, пригласил Антония занять место в лектике, рядом с собою.

Прибыв в Рим, он тотчас же сделал уступки аристократам, отменил должность городских префектов, сложил с себя единоличный консулат, созвал комиции, назначил обычных магистратов и предложил выбрать консулами Фабия Максима и Требония.

Общество успокоилось.

После испанского триумфа Цезарь почувствовал себя плохо: припадки падучей усилились, к ним прибавились частые недомогания, но об отдыхе он не думал, — мысль о Парфии не давала покоя.

Пока шли приготовления к походу, он провел закон об иностранных колониях. Это было возобновление закона Гая Гракха, и набор колонистов производился из числа воинов, бедных квиритов и вольноотпущенников.

После переселения восьмидесяти тысяч человек, начались частые заседания в курии Помпея под председательством Цезаря, и каждый день приносил изумленному Риму новые постановления.