Артамонов Иванович - КУДЕЯР

— Смотри, Андрюшенька, звезда с неба упала!

— Ты что-нибудь загадала?

— Я подумала о том, чтобы всю жизнь, до конца дней наших, было бы нам так же хорошо, как нынче!

Сколько же лет минуло с той поры? Кажись, двадцать шесть. Точно — двадцать шесть. А словно вчера это было — так явственно всё представляется: и прикосновение тёплого Марфушиного плеча, и запах яблок, и песня тех, кто вышел в поле провожать закат солнца.

Со Спаса Преображения погода преображается. Потому говорят: пришёл второй Спас — бери рукавицы про запас. Сиверко гонит на Русь-матушку потоки холодного воздуха, всё явственней дыхание осени, отчего этот день именуют ещё встречей осени, первыми осенинами. Крестьяне издавна примечают погоду в этот день: коли сухо — быть сухой осени, мокро — явится мокрая осень; ясный второй Спас — жди суровую зиму. А ещё говорят: каков Спас, таков и январь.

До этого дня запрещается есть яблоки. Неразумных детей родители стращают: кто до второго Спаса ест яблоки, тому на том свете не подадут яблочек из райского сада. Ну а придёт Спас Преображение — крестьяне несут яблоки в храм для освящения. Но не всегда поспевают к этому дню яблочки, иногда бывают они ещё кислыми, зелёными, потому говаривают: пришёл яблочный Спас — оскомину принёс. Добрые русские люди спешат угостить плодами всех бедных и больных. Не исполнившие этого обычая почитаются людьми недостойными, про таких говорят: «Не дай-то, Боже, с ним дела иметь! Забыл он старого и сирого, не уделил им от своего богачества малого добра, не призрел своим добром хворого и бедного».

В эту пору крестьяне спешат с посевом озимых…

Размышления Андриана прервали лёгкие шаги. Под оконцем кельи издавна стояла ветхая скамейка для отдыха калик перехожих. Весной Андриан поновил её, словно предчувствовал, что пригодится она. Нежданно-негаданно прилетели два голубка сизокрылых, уселись на его скамейку, прижались друг к другу.

— Славный мой Иванушка! Нет никого тебя милее, нет никого роднее! Долгими зимними вечерами всё о тебе думала, каждое слово твоё припомнила. Закрою глаза — вижу улыбку твою, слышу голос твой приветливый.

— И ты у меня одна на душе, Акулинушка. Как хорошо, что мы отыскали друг друга. Когда отец уходил из Москвы, я устремился за ним, потому что кто-то, может быть ангел мой, шепнул мне: иди туда, куда направляется твой отец, там сыщешь своё счастье.

— Помнишь житие Петра и Февронии? Когда я слушала отца Пахомия, мне всё думалось: ты — это князь Пётр, только ещё лучше, добрее.

— А я думал, что ты — мудрая Феврония. Та излечила князя Петра от язв и струпьев, а ты спасла меня от верной погибели, когда я больной явился в эту келью. Дай мне твою руку, Акулинушка… Какая она лёгкая, нежная! Скольких людей ты исцелила своими руками?

— Не считала, Иванушка. Любо мне творить людям добро… А одна старуха обозвала меня ведьмой.

— Глупая она, злая, завистливая. Отец дал мне слово, что после казанского похода мы придём в Веденеево, заберём тебя и отправимся в Москву. Там у нас дом в Сыромятниках — большой, добротный. Мы его сами строили после пожара. А на крылечке встретит нас мама, её Ульяной кличут. Такая славная она — добрая, ласковая. Ты её обязательно полюбишь, а она — тебя. А как братья с сестрицей Настенькой обрадуются, увидев нас! Жаль Якимку, утонувшего в Волге…

— Царство ему небесное! Хорошо в большой семье. А я совсем одна осталась — тётка Марья прошлой зимой преставилась. Добрая она была, многому меня научила.

— Не печалься, совсем недолго быть нам в разлуке.

— Не ходил бы ты в поход, Ваня, чует моё сердце недоброе.

— Нельзя не пойти. Отец пойдёт, а я нет? Так негоже.

— Смотри, Иванушка, звезда с неба упала!

— О чём ты подумала?

— Подумалось мне, чтобы всю жизнь нашу, до конца дней своих, быть бы нам с тобой вместе в любви да согласии, как сейчас!

Услышав эти слова, отец Андриан горько вздохнул, но тотчас же улыбнулся: жизнь идёт своим чередом, на смену одним приходят другие, взрослеют, влюбляются и, видя падающие с неба звёзды, загадывают желания. Как славно, что с твоей смертью жизнь на земле не прекратится. Эта мысль успокоила его, и он не заметил, как уснул.

Проснулся отец Андриан от ласкового прикосновения солнечного луча. Поспешно поднялся, но, увидев разметавшегося во сне Ивашку, сел на свою постель. Грешно будить парня: дорога предстоит дальняя, а он, поди, только что уснул.

До чего же красив Ивашка! Настоящий русский витязь. А ведь Афоня сказывал, что его мать — простая повариха, служившая в великокняжеском дворце. Незнамо почему она наложила на себя руки, даже сиротская доля единственного родного сына не остановила её. Надо бы помолиться за упокой души Ивашкиной матери. Отец Андриан стал на колени перед иконами, углубился в молитву. Да, жизнь идёт своим чередом: одни нарождаются, другие умирают… Где ты, Марфуша? Жива ли?…

В Луппов день 1552 года Иван Васильевич вышел из своего шатра, стоявшего на Царском лугу рядом с шатром двоюродного брата Владимира Андреевича. И тотчас же взвился в синем безоблачном августовском небе государев стяг с изображением Нерукотворного Спаса и креста; этот стяг был на Дону у великого князя Дмитрия Ивановича. Во время молебна царь временами посматривал в направлении Казани. Отсюда, со стороны Царского луга, видны казанский кремль, окружённый деревянной стеной, а за ней — ханский дворец и мечети.

Новый властитель Казани Едигер-Магмет и Шиг-Алей вышли из одного гнезда — из Астрахани, были в родстве, поэтому царь Иван Васильевич велел Щиг-Алею написать Едигеру, чтобы тот выехал из города к государю, не опасаясь ничего, и государь его пожалует. Однако казанский царь не послушался, прислал грамоту с непотребными словами, с хулой на христианство, русского царя и самого Шиг-Алея. Едигер вызывал их на брань.

Сам царь Иван Васильевич послал грамоту к главному мулле и всей земле казанской, чтоб били челом, и он их простит. Однако Казань, по словам перебежчиков, готовится дать отпор русским, царь Едигер и вельможи бить челом государю не хотят и всю землю на лихо наводят; запасов в городе много, часть войска находится за пределами Казани в Арской засеке; его возглавляет старый опытный князь Япанча, воевавший ещё против воевод великого князя Василия Ивановича. Его задача — не пропустить русских на Арское поле. Проведав обо всём этом, царь созвал совет, который приговорил: самому государю и князю Владимиру Андреевичу стать на Царском лугу, Шиг-Алею — за Булаком, большому и передовому полкам, а также удельной дружине Владимира Андреевича — на Арском поле, полку правой руки с казаками-за рекой Казанкой, сторожевому полку — в устье Булака, а полку левой руки — выше его. Сейчас, вглядываясь в ханский дворец, где скрывался Едигер-Магмет, Иван Васильевич с неприязнью думал о тех неверных клятвах, которые во множестве пришлось ему выслушать от казанских правителей, князей и мурз татарских. С Казанью надо было кончать раз и навсегда, если он намерен обратить взор к далёкому морю.