Милий Езерский - Конец республики

Клеопатра соглашалась на брак с Антонием не потому, что любила его: он не был ни желанен, ни противен; даже он нравился ей, во всяком случае — больше Цезаря и иных любовников, но брак был выгоден: увеличивал египетское царство и спасал его от поглощения Римом, тем более, что царь его был римским проконсулом.

Она хотела, чтобы этот брак стал эрой счастливого царствования наследницы Лагидов; в Египте пышно расцветут науки, искусства, промышленность и торговля, народ будет благословлять Клеопатру за мирную радостную жизнь, а супруг-император, как Геракл, будет стоять на страже государства. Антоний разделит с царицей власть и сохранит в целости для их детей земли Египта.

После брачных празднеств, когда Антоний казался особенно влюбленным, Клеопатра, ласкаясь к нему, попросила подарить ей новые земли и, небрежно играя веером, назвала их, точно это были безделушки: Аравия, Тир, Сидон, Иудея. Антоний нахмурился и, освободившись из ее объятий, резко сказал:

— Разве тебе мало того, что я подарил? Не проси — не дам ничего. И прошу тебя — не вмешивайся в дело государств, зависимых от Рима.

Клеопатра обиженно опустила глаза:

— Я не думала, что тотчас же после свадьбы любимый муж может быть так неучтив с влюбленною женою.

— Не сердись. Прости, если я тебя обидел.

— Влюбленная жена всегда прощает мужа, но в уголке ее сердца остается маленькая рана, которая кровоточит…

— Маленькая рана?..

— Маленькая, с булавочную головку. О, Марк Антоний, супруг мой! Не хмурься, а выслушай меня. Я отдала тебе все: себя, свою судьбу, сокровищницу Лагидов, дворцы, царедворцев — весь Египет. И не жадность заставила меня просить тебя о новом подарке. В этот разлив Нила мне приснился сон — клянусь тем, кто спит в Абуфисе, что это правда! — будто я ехала на золотой колеснице, запряженной белыми лошадьми, а ты встречал меня, сидя на слоне. Вдруг лошади понесли — мне стало страшно, я закричала, а ты не мог мне помочь: слон испугался, поднялся на дыбы и бросился .на меня… Я проснулась…

Антоний был суеверен, но не хотел показать, что рассказ произвел на него тяжелое впечатление, и сказал со смехом в голосе:

— Одно то, что ты не упала с колесницы, означает миновавшую тебя опасность. Колесница — это Египет, кони — это мысли об овладении римскими землями, а слон — это Рим: я же, сидящий на слоне, проконсул, препятствующий тебе совершить глупость…

Клеопатра пожала плечами.

— Зачем ты хитришь? — молвила она, стараясь казаться веселой. — Неужели ты сам веришь этим софизмам? Нет, нет! Ты не веришь. Ты придумал их, чтобы оправдать свой отказ.

— Клеопатра!

— Не раздражай меня. Я знаю мужей — много их вертится возле меня, а кому я отдала предпочтение? Тебе, проконсул и триумвир! Только тебе…

Антоний встал.

— Твои речи раздражают меня больше, чем ты думаешь. Ты поклялась Озирисом, что сон тобой не выдуман, и я верю тебе. А я поклянусь тремя Аторами, что если бы я отдал тебе просимые владения, римский сенат назвал бы меня врагом отечества…

— Однако же ты дал мне римские земли!

— Дал, но я не знаю, как взглянет на это дело сенат!

— Как бы он ни взглянул, я хочу владеть Аравией, Тиром, Сидоном, Иудеей.

Пожав плечами, Антоний молча вышел из спальни.

Октавиан узнал о браке Антония с Клеопатрой. Вызвав Агриппу, Мецената, Вергилия, Горация и Галла, он объявил им о полученном известии — спокойно, ничуть не волнуясь, даже пытался улыбнуться, но судорога свела рот. Несколько мгновений Октавиан не мог выговорить ни слова, запнувшись на первом слоге.

— Друзья, я хотел побеседовать с вами, — сказал он наконец чужим голосом. — В Сирии произошли крайне странные события. Египетская простибула обольстила женского угодника Антония, и он женился на ней — ха-ха-ха! — женился, имея уже жену! Он оскорбил мою сестру, променяв честнейшую матрону, преданное существо, мать его ребенка, на блудницу — не гетеру, это было бы еще хорошо, а лагерную простибулу!.. Я помню ее — красавица, обаятельнейшая и образованнейшая женщина, царица из дома Лагидов, любовь моего отца…

— Ты прав! — вскричал Меценат. — Это оскорбление…

— Я не говорю о том, что он расщедрился, отдав ей римские земли, — продолжал Октавиан. — Беспокоит меня иное: могущество зятя возрастает, а я боюсь не за себя, а за римскую республику. Если египтянка двинет римские легионы на нас, Антоний, не задумываясь, отплывет в Италию…

— А если он заключит союз с Секстом Помпеем, — прервал Агриппа, — мы погибнем!

Октавиан вскочил.

— С Секстом Помпеем? Нельзя допустить этого! Нельзя! Нужно пресечь в зародыше готовый возникнуть союз.

— Успокойся, Цезарь, я уже придумал, что делать, — сказал Агриппа. — Не будем сейчас порицать Антония, закроем глаза на его глупости. Пусть он воюет с парфами, а мы будем воевать с Помпеем. Находясь в Азии, занятый войной, он не помешает нам разбить Секста. Лепид не страшен без Антония… А когда останется один Антоний…

— …сенат потребует у него дать отчет в незаконных действиях, — закончил Октавиан.

Рабыни внесли амфоры с вином, поставили на стол кубки. Гораций читал стихи, похожие на Архилоховы ямбы. Октавиану было скучно.

Меценат незаметно для всех толкнул поэта.

Гораций понял и стал читать непристойные эподы о любви старух. Октавиан оживился, повеселел. Захохотав, он крикнул Горацию:

— Поэт, описывающий такую любовь, должен был испытать ее. Окажи, не изворачиваясь, многих ли старух ты любил?

Гораций не успел ответить. Вошла Октавия в сопровождении рабынь.

— Какие боги, дорогая сестра, надоумили тебя заглянуть к мужам?

— Тоскуя о странствующем Одиссее, Пенелопа прилежно ткет свою пряжу… Однако и ее одолевает усталость и скука. Окажи, брат, нет ли от него известий?

— Известий нет. Если хочешь, я пошлю к нему гонца…

— Нет, нет! Подождем от него письма… Октавиан привстал.

— Прошу тебя, возляг рядом со мною… Я так редко вижу тебя, сестра, что каждый раз радуюсь твоему посещению.

Не возражая, Октавия возлегла выше брата. Грубые и непристойные разговоры прекратились — все знали нетерпимость к ним матроны. Гораций поспешно прятал свои таблички, Вергилий (подмигивал на него Галлу. Гораций краснел.

Заговорила Октавия, и все заслушались ее. Она начала с того, что родина исстрадалась, ведя внешние и внутренние войны, необходим длительный мир, жизнь горожан и земледельцев должна стать спокойной, потому что войны ослабляют республику, нанося ей новые и новые раны.

— Я слыхала, — закончила она свою речь, — что ты, дорогой брат, затеваешь братоубийственную войну против Секста Помпея… Зачем? Неужели ты стремишься, чтобы род Помпея Великого угас? Неужели задуманное тобой дело богоугодно? О, брат, брат! Не подымай руки на мужа, у которого нет дома и который обречен скитаться по морям, не имея пристанища! Дом его — корабль, на котором он живет, дом его — во власти Эола и иных ветров, а еще в большей власти Нептуна. И, если разгневанный бог, наказывая виновных, возмутит море, случай может подвергнуть опасности жизнь Секста Помпея!.. Пусть вернется Секст на родину, пусть вернется супруг мой любимый Марк Антоний и пусть братский мир воцарится в отечестве!..