Даниил Мордовцев - Ванька Каин

Князя Владимира Ясно Солнышко он излюбил более других русских князей и единственно его только поставил центром всего своего эпоса потому, может быть, что Владимир, пируя с богатырями добрынями да ильями муромцами, в то же время, по свидетельству летописи, выставлял на улицах и площадях столы с яствами и питиями для «нищей братии», для «калик перехожих», для слепцов и для всей голытьбы древнерусской.

Другой любимец народа — страшный царь Иван Грозный получил свое место в народном эпосе потому, что, систематически давя своей опричниной княжеские и боярские роды, он тем самым, по народному выражению, на его колеса лил воду и, травя бояр, зашитых в медвежьи шкуры, собаками, он, как народу казалось, сам-то лично его не трогал.

Стеньке Разину народ посвятил, можно сказать, целые рапсодии в своем эпосе потому, что этот Стенька в «казацкий круг не хаживал, со стариками думы не думывал, а думал думушку с голытьбою, с голью кабацкою», и эту голь повел он на добычу, обещая ей побить всех бояр и сделать всех равными.

Переходя к новому историческому времени, мы находим, что народ обессмертил своим эпическим творчеством уже в XVIII веке «Ваню Долгорукова» за то, что он был «несчастненький» и, умирая на плахе, золотым перстеньком дарил палача, чтобы он скорее снял с него буйную голову и не портил бы его могучих плеч; обессмертил и «короля прутского» за то, что «разнесчастненький, бесталанненький король прутской, ничего-то он, король, не знает про свою армеюшку, что ушла под француза», а «француз прислал ему газетушки невеселыя, под черной печатью»; обессмертил и Захара Григорьевича Чернышева, который тоже сидел в «темной темнице», в «распроклятой заключевнице»; обессмертил и донского генерала Краснощекова, с которого татары с живого кожу содрали, «да души его не вынули».

Ванька Каин в народном сознании подходит под оба эти народных типа — и под тип «удалого доброго молодца», и «разнесчастненького»; мало того — как человека, действовавшего иногда прямо в интересах народа, который он защищал от господ, от подьячих, от полиции, от неправильного рекрутства.

Как бы то ни было, народная память, отведя для Каина место в своем эпосе, передает его имя от поколения к поколению, как летописцы передавали от столетия к столетию о событиях, которые без того совершенно утратились бы для истории, и тем обессмертила это имя, возвела его в разряд имен исторических.

Русская история, если не хочет игнорировать внутреннюю жизнь народа, его мировоззрение в известные эпохи, его экономический и общественный быт, его понятия, как она не игнорировала его верований в древнейшие эпохи существования, его мифических воззрений на природу; если русская история желает быть именно тем, чем должна быть история всего народа, история всякого человеческого общества, а не историей королей, генералов и войн, — то она не может и не должна обходить тех личностей, которые не обойдены и народом. Уже знаменитый Новиков, который начинает собой в России, как Лессинг в Германии, эпоху обращения русской мысли и русской науки к изучению основ народной жизни и народного мировоззрения, понял это народно-историческое значение личности Каина и занес в свой сборник песни, которые пел народ, называя их «песнями Каина» или соединяя их с именем этого человека. Еще при жизни Каина ходили по рукам «сказанья» о его похождениях, а рассказы о нем, почти легендарные фабулы, наконец «слова» и «изречения» Каина переходили из уст в уста, как вообще рассказы о личностях, оставляющих по себе следы в истории…

Таким образом, еще при жизни Каина, имя его становилось народным, завоевавшим тем себе право на историческое бессмертие, каково бы ни было это бессмертие, почетное или постыдное. Составленное, что называется, по горячим следам жизнеописание Каина, отчасти основанное на его собственном рассказе, уже в прошлом веке имело до десяти изданий — число, до которого не доходило издание жизнеописания ни одной самой крупной исторической личности. Издания эти продолжали повторяться и в нынешнем столетии, так что вместе с изданиями Григория Книжника и г. Безсонова достигли до пятнадцати тиснений. Наконец имя это занесено в справочные словари и вошло в народную речь как имя нарицательное (словарь Толля).

Что же это была за личность — этот Ванька Каин, и что выразила собой эта личность такого рельефного и памятного, чтобы так поразить народное воображение и так крепко засесть в памяти масс чем-то историческим, незабываемым?

По-видимому, значение Ваньки Каина до сих пор не понято. А между тем, право Каина на историческое бессмертие заключается в том, что он — живое отражение всей тогдашней России, микрокосм нашего деморализованного общества, которое, начиная от лиц, стоявших у престола, и кончая голью кабацкой, практиковало в широких размерах нравственные и гражданские правила Ваньки Каина — воровало, мошенничало, грабило, доносило: Меншиков ворует казну, грабит народ и, наказываемый исторической дубинкой Петра из рук самого царя, продолжает вновь грабить и подобно Ваньке Каину ссылать своих сообщников и доносить на других; Бирон и доносит, и грабит, и казнит; Шувалов грабит и доносит; военачальники грабят и доносят на своих противников; временщики грабят сами, доносят и принимают доносы; сенаторы грабят и доносят; духовные пастыри, как Феофан Прокопович и другие, грабят и доносят; подьячие грабят и доносят. Является Ванька Каин, и в нем, как в фокусе рефрактора, отражается все безобразие русского общества: он тоже весь пропитывается ходячей, практической идеей века — ворует, грабит и доносит. Если кого русские люди половины прошлого века могли назвать «героем своего времени», в постыдном значении этого слова, — так это Ваньку Каина. Ванька Каин в изворовавшемся и в деморализованном «ненавистным изражением» «слово и дело» обществе, был то же, что и Дон Кихот в оглупевшей от идей издыхавшего рыцарства Испании, и тот, и другой — крайнее выражение ходячей нравственной эпидемии века.

Оттого такие личности, как Ванька Каин в изворовавшейся России и Дон Кихот в одуревшей Испании, являются народными типами целого века и становятся чем-то пословичным и нарицательным: Дон Кихот жив до сих пор в применении к жизни известных понятий; Ванька Каин тоже живет до сих пор в народе, как что-то «отъемное», с значением «отъемного» входит даже в русский справочный словарь, в числе имен нарицательных [1] В словаре Толля значится: «Ванька Каин — бранное прозвище отбойных (т. е. отъемных) буянов». — Прим. авт. .

Одним словом, Ванька Каин — это известный тип, как такими же типами стали в русской земле создания лучших деятелей русской мысли, Фон — Визина (Фонвизина — прим. ред .), Грибоедова, Гоголя, Гончарова: типы митрофанушек, скотининых, молчалиных, князей тугоуховских, чичиковых, ноздревых, хлестаковых, подколесиных, обломовых и т. д. Ванька Каин — тип исторический, широкий тип, соединяющий в себе самые безобразные черты всего тогдашнего русского общества, как Шемяка — судья, тоже унаследовавший историческое бессмертие в народной памяти, выражает собой все безобразие суда, под которым жил русский народ в течение многих столетий: в свое время русская земля проведала, как незаконно и с каким полным презрением прав человечества судили враги князя Дмитрия Юрьевича Шемяку, и с тех пор всякий неправильный и возмутительный суд называет «судом шемякиным»; в свое время народ знал также, с каким искусством и с какой полнотой Ванька Каин выразил собою болезненные стороны всего общественного строя русской жизни — с тех пор Каин не умирает, хотя, в сущности, его постыдною исторической памятью осуждается вся система государственной и общественной нравственности, а не осуждается сам Каин, к которому народ, вследствие этого, и относится с заметным сочувствием.