Дороти Даннет - Весна Византии

Крепость Модон, именуемая иначе Метони, принадлежала венецианцам. Здесь была отличная гавань, и расположена она оказалась также весьма удачно: на юго-западном оконечье бывшего греческого полуострова Морея, на полпути между каблуком цивилизованной Италии и языческими оттоманскими землями на Востоке. На Модоне располагалась основная морская база Венеции в восточных водах. В этот порт заходили все те, кто направлялся в Святую Землю. Корабли из Венеции плыли на Крит, на Кипр или в Александрию, в Эгейское море, в Негро-Понте и Галлиполи, а также в Константинополь. Люди называли Модон глазами Венеции, так же как Корфу был ее вратами. Две тысячи человек жили и трудились здесь.

Гавань окружала длинная крепостная стена с башенками, двойными воротами и зубчатыми украшениями. Затем стена карабкалась на холм, огораживая город со всеми его домами, церквями, мастерскими, постоялыми дворами, бараками, тавернами, борделями, рынками и складами, великолепным особняком бальи и цитаделью. По левую руку располагалась церковь святого Иоанна с собственным причалом. На башне были расставлены часовые. На фоне влажных небес сырой греческой зимы вращались крылья ветряной мельницы, ― и на них смотрела сейчас монна Катерина де Шаретти нельи Дориа.

Катерина не смогла бы измерить в морских милях расстояние между Мессиной и Модоном. В Мессине она стала венчанной женой перед Богом, но на корабле после свадебной мессы в слезах убежала от молодого мужа, и Пагано пришлось долго упрашивать, прежде чем Катерина наконец созналась в том, какую ужасную вещь она слышала, ― и кто именно из моряков сказал ей это. Она узнала потом, что их побили плетьми и, разумеется, тут же ссадили на берег, а их место заняли другие матросы, которые и близко не подходили к молодой госпоже. Пагано, который так хорошо понимал ее, сказал, что истинная любовь не имеет к этим гадостям никакого отношения, но пока она не научится ему доверять, они могут заниматься любовью только руками. Он ей покажет… Поначалу девочка была испугана и то и дело отодвигалась, затем привыкла к легчайшим ласкам и из просто приятных они вскоре сделались настолько восхитительными, что у нее закружилась голова, и все тело приятно задрожало. Когда дрожь вдруг сделалась слишком сильной, Катерина решила, что с ней происходит нечто страшное, ― но вскоре научилась наслаждаться этим. Некоторое время она находилась на вершине счастья, но затем осознала, что в их отношениях по-прежнему чего-то не хватает. «Муж тоже должен получить свое», ― так говорили женщины.

Катерина решила, что настало время подумать и об этом. Больше она не пускала Пагано в свою постель, ибо не знала точно, чего ей самой хочется. Когда же миновала вторая ночь воздержания, он первым обратился к ней:

― Катерина, Катерина… Неужели ты думаешь, я сам бы стал тебя торопить? Давай останемся друзьями, пока ты не будешь готова. Вот только…

― Тебе бы этого хотелось? ― спросила она.

Дориа улыбнулся.

― Ты даже не представляешь, как это важно для меня! Да и откуда тебе знать?.. Но нет, я могу подождать еще. Вот только Николас ждать не станет.

― Николас? ― Это имя, пришедшее из прошлого, звучало сейчас совершенно нелепо. Катерина изумленно уставилась на мужа.

― Я не хотел тебя пугать. Не хотел тебе говорить, но он гонится за нами.

― Наш Николас? ― Катерина по-прежнему не могла в это поверить. Впервые со времен Мессины она представила себе Николаса и свою мать ― вместе. Тут же краска прилила к ее щекам, и слезы выступили на глазах.

― Ты ведь на самом деле его очень любишь, ― как мог ласково промолвил Пагано.

У Катерины перехватило дыхание.

― Я его ненавижу! Как он мог…

Он гладил ее по волосам, пока она не прекратила плакать.

― Это ужасающее невезение, ― заметил он наконец. ― Он даже не знает, что ты здесь, на борту. ― Он тоже отправляется в Трапезунд по делам. Говорят, он станет флорентийским консулом. Это значит, что он будет там все время, пока мы останемся при дворе. Конечно, он тебя не побеспокоит, я прослежу за этим лично. Да и вообще, едва ли он теперь признает тебя, в новых платьях и украшениях. И вообще, будь уверена ― ему придется очень потрудиться, чтобы достичь хоть каких-нибудь успехов, потому что я намерен отнять у него все. О, ему это не понравится!.. Возможно, мне следует встретиться с ним в Модоне и сообщить, что я женился на его падчерице. Уж тогда-то он точно отправится домой к твоей матери!

Николас и ее мать…

― Нет, ― сказала Катерина.

Тогда Пагано опустил руки.

― Ты права, потому что он попытается забрать тебя и аннулировать наш брак. Ведь мы по-настоящему так и не стали мужем и женой… Все только на бумаге!

― Мне плевать, что он будет в Трапезунде, ― заявила девочка. ― Он всего лишь подмастерье.

― Тебе все равно? ― переспросил Пагано. ― Но ведь тебе так не нравится скрываться, а в Модоне опять придется прятаться от людских глаз. Нет, думаю, лучше мне сказать ему. Пусть возвращается во Фландрию. В конце концов, ведь все думают, что мы любовники. Он тоже поверит в это.

Катерина положила головку на грудь мужа.

― Я не смогу всегда ходить под вуалью, особенно в Трапезунде.

― Это и не понадобится, ― заверил ее Дориа. ― Уж если Николас заберется так далеко, ему придется оставаться там, пока он не закончит с делами, а к тому времени он уже поймет, как счастливы мы с тобой. Он ничего не сможет сделать… Катерина, ты и впрямь не боишься, что он тоже плывет в Трапезунд?

― Нет. ― Она покачала головой. ― Но я хочу попасть туда первой.

Пагано засмеялся, оскалив великолепные зубы.

― Мне хотелось бы того же самого. Давай подумаем, как этого лучше добиться. Какая-нибудь маленькая каверза в Модоне… Небольшая задержка в Константинополе… Но пока тебе, Катеринетта, не следует быть на виду. Согласна?

― Согласна!

Они сыграли в карты, затем еще раз; а потом в какую-то новую шумную игру, придуманную Пагано, и под конец, как всегда, Катерина очутилась в его объятиях. Затем она подумала о Николасе и неожиданно для самой себя промолвила:

― Нет, все-таки я должна узнать правду. Я ведь замужем. Я должна узнать…

И он засмеялся от удивления.

― Но ты знаешь все, моя драгоценная. Все, кроме самой последней и сладостной толики. Задуй свечу, моя маленькая принцесса и позволь увенчать тебя короной.

Это оказалось необычно, но не таким уж и страшно… На второй раз удовольствие Катерины было еще большим, и она поняла, что с этим ничто не сравнится. Она открыла также для себя, что в эти сладостные моменты мессер Пагано Дориа легко утрачивает самообладание и покоряется ей во всем. Катерине нравилось быть королевой, ― и заставлять его служить себе.