Дороти Даннет - Весна Византии

Окинув их взглядом, он с усмешкой вскинул брови.

― Мой дорогой мальчик! Если для тебя это так важно, то, конечно, ты получишь свое драгоценное письмо. Я думал вручить его тебе в награду за небольшое одолжение, но теперь вижу, что у тебя не хватит сил даже на такую мелочь. Придется мне положиться на твоих друзей. Скажем так, мой дорогой Никколино: если кто-то из вас сегодня окажет мне услугу, то ты сразу же получишь свое письмо. Если нет ― придется подождать до следующего раза. Неужели это так ужасно? Ты и без того ждал его несколько месяцев, и каждый, кто умеет читать, уже ознакомился с содержанием этого послания. Могу я пройти?

Ответил ему Годскалк:

― Разумеется.

В голосе его звучало холодное презрение, однако он помешал Юлиусу и Асторре последовать за генуэзцем. Дориа с поклоном прошел мимо. Он успел как раз вовремя… Басилевс вошел в свою ложу.

― Мне пора, ― сказал Асторре. ― Ты в порядке?

― Ступай. Удачи, ― отозвался Николас.

Тоби заметил, что он даже не попытался ответить на последний вопрос наемника.

― О какой услуге он говорил? ― поинтересовался Годскалк.

― Понятия не имею. ― Николас поднес ладонь к лицу. У него начался жар. Все лицо горело, и глаза жгло огнем. Он попытался сделать над собой усилие. ― Честное слово, не знаю. У него письмо от демуазель. Оно попало к генуэзским торговцам. Он сказал мне об этом сегодня утром.

― В банях? ― подал голос Юлиус.

Годскалк оборвал его:

― Не будем сейчас об этом. Смотрите, они ставят шест. Это для Асторре и его стрелков?

― Да, ― подтвердил Николас, потирая переносицу. Внезапно он опустил руку. ― Асторре?

Капеллан покачал головой.

― Мы перемолвились парой слов до его ухода. С Пагано Дориа ничего не случится.

― Почему? ― удивился стряпчий.

Никто ему не ответил.

Порой Тоби Бевентини задавался вопросом, каким образом Юлиусу удалось сделаться членом коллегии поверенных в Италии. В других случаях, вспоминая его неуемную энергию и невероятные подвиги, он просто решался принять как факт, что время от времени Юлиус попросту терял голову. По счастью, сейчас, неохотно признав, что едва ли будет разумно прикончить генуэзского посланника на виду у басилевса и всего Трапезунда, Юлиус согласился наконец сесть на место. И слава богу, ибо подошло время второй части представления. В глубине души Тоби даже сочувствовал Юлиусу. Он признавал, что между стряпчим и бывшим подмастерьем существуют отношения особого рода, которых никому не дано понять, за исключением разве что Асторре. Время от времени Николас принимал сторону своего поверенного, как, например, в случае с Параскевасом. Юлиус редко делал то же самое, хотя однажды и спас Николасу жизнь. Зачем? Из человеколюбия? Из пустой бравады? Или из уважения к хозяйской собственности? Скорее всего, все три причины сыграли роль. Юлиус по-прежнему считал Николаса своим протеже и со скрытой гордостью наблюдал за его успехами.

А как же относился к стряпчему сам Николас? Внешне ― с той же симпатией и доброжелательностью, как ко всему остальному миру. Но под этой маской, похоже, скрывались тайные течения. В отношениях с Тоби не было ничего подобного, но ведь лекарь во многом отличался от Юлиуса. Время от времени они с фламандцем обменивались язвительными репликами и в целом относились друг к другу с изрядной долей опаски, ― но рано или поздно они все же могли сблизиться. Юлиуса Николас не опасался: он слишком хорошо его знал. Однако Тоби никогда не приходило в голову то, что однажды заподозрила Мариана де Шаретти: бывший подмастерье мог попросту завидовать стряпчему.

Сейчас лекарь раздумывал над всем услышанным и пытался добавить какие-то выводы к тому, что ему было известно о характере Николаса. Вероятно, Годскалк был занят тем же самым, ― сегодня фламандец представлял собой восхитительно уязвимую мишень для людей с недобрыми намерениями. Даже крепкому и здоровому человеку было бы нелегко опровергнуть все обвинения и намеки Дориа… Да еще эта история с невесть откуда взявшимся письмом! Именно ради этого Николас и явился сюда, хотя никому ни слова не сказал. Очередная ложь…

Ворота на дальней стороне арены распахнулись, и Асторре с Томасом вышли вперед, возглавляя отряд, гордо выступавший под звуки рожков и барабанов. Все они восседали на турецких лошадях, купленных немедленно по прибытии; упряжь для них везли из самой Фландрии. Вместо стальных доспехов на солдатах были тонкие кожные туники, сверху ― синие накидки без рукавов и колчаны, полные стрел, а за плечами ― кривой кавалерийский лук; загорелые лица лучились достоинством и уверенностью в себе. Музыканты, дождавшись, чтобы отряд выстроился в шеренгу, поклонились императорской ложе, и барабаны задали торопливый ритм, после чего всадники перешли на рысь.

Это упражнение было весьма популярным в наемных отрядах: князьям нравилось производить впечатление на других владык, и кроме того, парадное построение годилось для празднеств в честь одержанных побед. Однако на незнакомых лошадях показать все свое искусство было нелегко, и лишь Асторре, словно родившийся в седле, мог добиться от своих людей таких результатов.

Они не стали повторять те трюки, которые император видел уже многократно, однако по мере того, как шеренги скрещивались и вновь расходились в разные стороны без единой заминки или ошибки, точно в такт музыке, упорядоченность строя произвела такое впечатление на зрителей, что те разразились приветственными воплями, и настороженность постепенно покинула лица всадников. Но это было только начало…

Отчасти Тоби уже видел это представление. Кое-что Асторре показывал в Италии в прошлом году. В стрельбе лекарь даже сам испытывал свои силы.

На вершине столба устанавливали мишень ― как правило, птицу или надутый пузырь ― и всадники расстреливали ее, скача по кругу. Персы и турки превратили это в настоящее искусство, а от тех его переняли их противники. Такая стрельба требовала меткости и отличного владения лошадью; кроме того, это было опасно. Неверно пущенная или отлетевшая рикошетом стрела вполне могла принести смерть. На лучниках были шлемы, но грудь их прикрывали только кожаные туники.

Зрелище оказалось великолепным. Музыка помогала поддерживать ритм, и под конец ускорилась настолько, что всадники, скачущие по кругу, почти слились в единую непрерывную ленту.

Наконец с последним ударом стрельба по цели прекратилась, и Асторре, раздуваясь от гордости, направил последнюю стрелу не в мишень, а прямиком в небеса, дабы почтить благосклонных богов.

Но упала стрела не среди богов, но среди людей, собравшихся на Мейдане.

Словно молния самого Аполлона, она со свистом влетела в длинные ряды скамей, где сидели торговцы, туда, где развевался флаг с крестом Святого Георгия… Раздались испуганные вздохи ― и лишь один крик. Мужской голос, совершенно неузнаваемый… Крик перешел в булькающий хрип. Тот, кто поймал стрелу Асторре, поймал и свою смерть. Все повскакивали на ноги. Точнее, не все… Николас сидел рядом с Тоби, не шевелясь, сложив руки на коленях и не спуская взора со своих перчаток.