Дороти Даннет - Весна Византии

Тоби с капелланом продолжали переговариваться между собой, не обращаясь больше к Николасу. Должно быть, вновь обвиняли его во всех грехах… Разумеется, он обещал, что больше не будет хранить никаких тайн от своих сторожевых псов, ― и не сдержал обещания. За это ему также придется расплачиваться… Николас невольно сомкнул глаза, но даже под закрытыми веками потолок и стены продолжали кружиться с нарастающей скоростью, и он вскоре почувствовал, что задыхается. Неожиданно голос лекаря послышался совсем рядом:

― Нет, он не спит, ― и цепкие пальцы сомкнулись на его запястье. Он вырвал руку.

Тоби и Годскалк по-прежнему были рядом и смотрели на него, но выглядели они чуть иначе, ― лишь теперь Николас заметил, что освещение в комнате переменилось. Возможно, он все же задремал…

― Твой лекарь согласен со мной, что на сегодня разговоров довольно, ― заявил священник. ― Но мы хотим, чтобы ты знал: мы согласны хранить в тайне происхождение ребенка Кателины ван Борселен, пока таково будет ее собственное желание. Мы с Тоби никому не скажем об этом, однако, если она умрет, мы оставим за собой право защищать всех участников этой истории наилучшим, по нашему мнению, образом. Прежде чем начать действовать, мы сообщим тебе об этом. Вот и все, что мы можем пообещать.

«Какое вам-то до этого дело?» ― подумал Николас, но вслух сказал лишь:

― Юлиус… Не надо…

― Хорошо, ― согласился Годскалк. ― Чем нас меньше, тем лучше. С другой стороны, он должен знать, кто платит Пагано Дориа; и остальным это также будет небезынтересно. Скрыв эти сведения, ты нарушил соглашение, которое мы ради своей безопасности заключили с твоей супругой. Условия должны быть пересмотрены.

― Вам давно этого хотелось, ― заметил Николас. Он представил себе, как порадуется Юлиус.

На миг на лице Годскалка мелькнуло то же выражение, что и у Тоби. Отвращение? Возможно, разочарование. Непреклонность ― это уж точно.

― Мы не можем тебе доверять, но не можем и отстранить тебя от дел, ― продолжил капеллан. ― Формально ты останешься главой кампании, но отдашь Юлиусу все шифровальные книги. Ни одно решение ты не сможешь принять в одиночку; ты никуда не будешь ходить один, и не станешь обсуждать никаких вопросов без нашего присутствия.

Меньшего он и не ожидал. Пересохшими губами Николас поинтересовался:

― Даже с императором?

После недолгого молчания Тоби (кто же еще?!) заявил:

― Теперь можешь рассказать нам и об этом. Дориа говорил правду?

― В какой-то степени. ― Сейчас Николас чувствовал себя как дома, в Брюгге, когда получал трепку за очередную проделку. Он всегда под конец почему-то очень веселился, и все злились из-за этого еще сильнее. Разумеется, потом он восстановит в памяти весь разговор, обдумает каждое слово и все возможные последствия… Придется найти в себе силы справиться и с придирками, и с лишением свободы…

Но самое худшее он пережил и вроде бы не наделал никаких глупых ошибок.

― Император весьма ясно высказал свои пожелания, ― проронил Николас. ― Вот и все.

― И ничего не произошло?

― О, произошло очень многое. Кажется… вон там, в ларце.

Тоби нахмурился, а затем с неохотой подошел к обитому красным бархатом ящичку. Третий манускрипт лежал поверх двух других, и лекарь немедленно ухватился за него. Наблюдать за тем, как меняется его лицо, было сущим наслаждением.

― Ты знаешь, что это такое? ― воскликнул Тоби.

Поскольку Николас лично выбирал для него эту книгу, то был рад такой реакции. Трактат принадлежал перу самого Захария, состоявшего личным лекарем при византийском императоре Комнене триста лет тому назад. Сей труд по-прежнему считался непревзойденным в своем роде… По крайней мере, так ему говорили. «Книга Захарии о Глазе, именуемая Тайной Тайн»…

― Это дар императора, ― пояснил Николас. ― Дориа сказал, что серебра больше не осталось. Он был прав. Но манускрипты еще есть, и они готовы их продавать.

― Забирай все, ― велел Тоби.

― Что смогу, ― пообещал фламандец. ― Нам отдадут как копии, так и оригиналы. Только не говорите Дориа.

Годскалк также подошел к ларцу и опустился перед ним на колени.

― Другого товара тебе и не нужно. Один манускрипт… во Франции один такой манускрипт стоит не меньше пятисот экю.

― Знаю. Но этого мало. Караваны верблюдов тоже смогут пройти через горы, если только мы им поможем.

Они уставились на Николаса. Должно быть, не могли поверить собственным ушам: как в такой миг он способен говорить о деньгах?

― Если пообещаете сами забрать книги, ― предложил бывший подмастерье, ― то я мог бы уехать со спокойным сердцем, отыскать караваны и немного их поторопить. Тогда я бы не путался под ногами ни у вас, ни у Дориа.

― Дориа? ― переспросил Тоби.

Действительно, они позабыли обо всем… но Николас им напомнил:

― Он ведь женат на Катерине де Шаретти. Он прикончит меня в тот же миг, как только решит, что мы достаточно обогатились. До Брюгге ему не дотянуться. Он не посмеет тронуть мать Катерины, зато здесь постарается завладеть компанией от ее имени, и присвоить все доходы прежде, чем кто-то сможет остановить его законными методами. Вам придется оставить меня в живых. Хуже того, вам придется делать вид, что это я до сих пор управляю компанией, потому что в тот самый миг, когда меня не станет, или вы меня сместите, ― вы все попадете к Дориа в лапы.

Молчание, наступившее вслед за этими словами, затягивалось до бесконечности, пока наконец Годскалк не прервал его:

― Возможно ли такое? Ты нарочно все это подстроил? Ты посвятил нас во все свои деяния, потому что угроза со стороны Дориа защищала тебя?

Они смотрели на него с таким видом, словно и впрямь рассчитывали получить ответ. И Николас отозвался:

― Особенно тяжело было изображать лихорадку.

Только тогда они ушли.

Лоппе, промокая ему лицо, мокрое от пота, спросил:

― Ты получил все, что хотел?

― Да, я все еще жив, ― ответил Николас.

― Помрешь, если не успокоишься. Помрешь еще до того, как тебе исполнится тридцать.

― Двадцать, ― поправил Николас. ― Она всегда говорила ― «двадцать». Нет, не умру. Я крепкий и сильный, как ты.

Ткань, касавшаяся лица, стала сухой и горячей: у Николаса опять поднимался жар. Лоппе смочил ее в прохладной воде.

― А что ты еще слышал? ― спросил он.

― Как ты лгал им всем. Очень убедительно, спасибо.

― Но ты все равно пойдешь дальше?

― А чем я хуже Язона? ― парировал Николас.

Чернокожий в ответ лишь презрительно хмыкнул, и он с трудом удержался от улыбки.

― К чему мы пришли? Я бросил в землю семя и пожал войну.

Лоппе убрал тряпку.

― Ты правда хочешь выздороветь?

Николас открыл глаза. Негр сердито смотрел на него.