Дороти Даннет - Весна Византии

Ему бы никогда не удалось найти место для ночлега, если бы не один знакомый из Брюгге, чья тетушка жила в Сент-Омере. Но и так стряпчий подозревал, что спать ему придется на полу в общей комнате, ― и так оно и оказалось. Мальчик с конюхом устроились на конюшне и чувствовали себя там куда комфортнее.

Неожиданно кто-то окликнул стряпчего прямо посреди улицы. Это оказался Проспер де Камулио, миланец, о котором говорил ему Адорне. Подняв голову, Грегорио обнаружил, что тот окликал его с балкона ближайшего дома. Наверняка встреча была совершенно случайной, но балкон выходил на единственную дорогу, по которой Грегорио мог пройти к дому, где его ожидало жилье. Он вполне мог быть не единственным другом человека из Брюгге… Неизвестно, кому еще тот мог рассказать о своей тетушке. Как бы то ни было, сейчас Проспер Скьяфино де Камулио де Медичи, секретарь и посланник герцога Миланского, громогласно окликал его на всю улицу:

― Мессер Грегорио! Мой друг из компании Шаретти! Что вы здесь делаете и где остановились?

Стряпчий поспешил ответить, тщетно пытаясь удержать лошадь на месте. То же самое он говорил и Ансельму Адорне: в город прибыли посланцы с Востока, и он хотел пообщаться с человеком из Трапезунда. Мессер де Камулио с интересом выслушал все это, крикнул в ответ, что надеется вскоре повидать мессера Грегорио и, поклонившись, удалился с балкона. Стряпчий, в свою очередь, с улыбкой помахал ему на прощание и выругался себе под нос. Наконец, добравшись до дома, он послал мальчика за новостями, но тот не смог доложить ничего интересного. Восточные посланцы, поселившиеся в монастыре обсервантинцев, разумеется, были заняты весь день напролет. Что касается Луи де Грутхусе и семейства Борселен, то они сняли дом, почти такой же просторный, как их дворец у собора Богоматери, но до самого заката были заняты в различных церемониях, посвященных Ордену. Так что сегодня у Грегорио не было ни единого шанса отыскать лорда Саймона.

Это было особенно досадно, учитывая присутствие в городе де Камулио, ― ведь тот явно был тесно связан с генуэзцами.

С другой стороны, торжества должны были продолжаться еще целых три дня и увенчаться рыцарским турниром. Конечно, Грегорио предпочел бы не устраивать публичного скандала и не позорить прилюдно зятя ван Борселенов, ― но если понадобится, он готов был пойти и на это. Разложив тюфяк и одеяло и отпустив слуг, Грегорио улегся спать, справедливо полагая, что ночью, когда вернутся соседи по комнате, выспаться ему уже едва ли удастся. Засыпая, он с улыбкой вспомнил слова Марго. Она говорила, что как всякий типичный законник, он с удовольствием пожертвует вечерними развлечениями ради того, чтобы иметь трезвую голову поутру. Ну что ж, любовь моя, так оно и есть…

На следующий день Грегорио лично отправился в францисканский монастырь, но Алигьери там не застал. Стряпчий ушел, однако задержался на обратном пути, чтобы взглянуть на процессию, возвращавшуюся из собора. Рыцари попарно ехали меж колонн лучников и арбалетчиков в герцогских ливреях. Возглавляли шествие семьдесят трубачей и длинная колонна оруженосцев, герольдов и пышно разодетых придворных. Затем шествовали епископы, аббаты и прочий клир и, наконец, трое основателей ордена в алых мантиях, отороченных мехом. Среди них был и казначей Пьер Бладелен, заправлявший всеми делами герцога в Брюгге, ― только на прошлой неделе Грегорио продал ему отрез бархата. Алый цвет был ему совсем не к лицу.

Рыцари ордена, окруженные почетными пажами, ― всего числом не более тридцати ― являли собой зрелище, приятное взору красильщика, торговца тканями и банкира. Туники, длиной до середины икры, были оторочены серым мехом. Алые плащи также подбиты мехом и обшиты золотом, были украшены герцогским гербом с самоцветами. Под полами алых шляп можно было узнать лица людей, составлявших весь цвет рыцарства. Законный наследник герцога, Шарль де Шароле, был сегодня в их числе, а также Франк и Генри ван Борселен. Именно в честь последнего Саймон Килмиррен, гордый своей принадлежностью к этому достойному семейству, и назвал своего сына.

В самом конце процессии, в одиночестве, ехал герцог Бургундский, тощий, длиннолицый, в сверкающем одеянии. Члены его совета трусили чуть позади, но Грегорио уже устал разглядывать это шествие и вернулся к себе. Через некоторое время он опять попытался встретиться с Алигьери, а также послал мальчика к особняку Грутхусе, но по-прежнему безрезультатно. И Саймон, и трапезундский посланец нынче прислуживали герцогу и не собирались возвращаться до поздней ночи.

Следующий день ознаменовался обещанным визитом Проспера де Камулио, который заглянул к стряпчему после мессы. Это было особое богослужение в память покойных рыцарей Ордена, и потому на миланце был сегодня черный дублет, черная накидка и черная же шляпа с пером. Одевался он, пожалуй, чрезмерно изысканно для человека своего ранга. В длинных темных волосах не было пока заметно седины, а энергичные манеры выдавали в нем человека в самом расцвете сил, взвалившего на себя непростую задачу, обо всех масштабах которой он только начинает догадываться… словно чересчур ретивый пес, стремящийся выслужиться перед хозяином…

Он явился не один. Видел ли мессер Грегорио, кого он привел с собой? Они познакомились на банкете… Это мессер Михаил Алигьери, посланец могущественного императора Трапезунда, ради которого мессер Грегорио и приехал в Сент-Омер. Разве он не рад видеть их обоих?

С любезной ложью на устах Грегорио пригласил их обоих в дом. Конечно, он был бы рад их увидеть, ― но только поодиночке. Однако в присутствии Алигьери он никак не мог поговорить с де Камулио ни о квасцах, ни о Пагано Дориа, ни о планах Генуи (не затем ли тот привел с собой спутника?). Что же касается де Камулио, то при посторонних стряпчий не мог расспрашивать его ни о Николасе, ни о делах Медичи. С другой стороны, Алигьери имел полное право задавать вопросы о положении компании Шаретти во Фландрии, ― а именно это и интересовало де Камулио…

Поскольку общая спальня оказалась единственной пустующей комнатой в доме, Грегорио оттащил в сторону тюфяки, велел слугам принести стол и стулья и смог предложить гостям скромное угощение, состоявшее из овощей, солонины и лепешек. Всю эту снедь он привез с собой, а также небольшую бутыль эльзасского вина, не слишком рассчитывая что-то найти на месте.

Казалось, это вполне всех устроило. Генуэзец и флорентиец с удовольствием перекусили, описывая излишества герцогского банкета, на котором присутствовали накануне. Парадный зал, выстроенный специально для герцога, был даже больше, чем тот, который он построил для своей невесты при основании ордена. Вчера вечером все стены там завесили золотой тканью, стоившей не менее десяти тысяч экю, и заставили целыми полками с золотой и серебряной посудой, большая часть из которой даже не понадобилось. Развлечения, с музыкой, танцами и акробатами, продолжались до самого утра. Под фанфары было подано не менее пятидесяти перемен блюд. Вот это истинное великолепие…