Владимир Понизовский - Заговор генералов

— Поразительно! — отложил на стол газету Антон. — Будто не я, а Владимир Ильич просидел эти два дня в особняке Рябушинского. И сама статья будто написана не до июльских событий, а сегодня!..

— Ну, не скажи. Жизнь вносит поправки, — отозвался Пятницкий. — До июльских дней у нас еще были надежды на мирное развитие революции. Возможно, удалось бы предотвратить приход Кавеньяка. Но после того как период двоевластия завершился, на повестке дня непримиримая схватка двух полярно противоположных сил — либо победа Кавеньяка, либо наша победа.

— Да, об этом же шел разговор в Питере, — подтвердил Антон. — Партия взяла курс на вооруженное восстание. Владимир Ильич особо предупредил: готовиться — и соблюдать революционную выдержку. Выдержка — и подготовка. Никакой поспешности, никаких разрозненных акций, никакого форсирования событий. Он сказал, что победа возможна лишь при совпадении восстания с глубоким массовым подъемом против правительства и против буржуазии на почве экономической разрухи и затягивания войны.

— Ну что ж, — кивнул Пятницкий, — понимаешь все правильно. Даже то, что мы вынуждены нынче сочетать легальную работу с нелегальной и следить, чтобы не цеплялись к нам «хвосты».

Путко уловил в его тоне обычную иронию. Но он уже давно привык не обижаться даже и на язвительность «транспортера» — таков уж у Пятницкого характер. Подробно, как и накануне, рассказал о последних речах и заключительной резолюции.

Пятницкий сморщил пальцами кожу на лбу:

— Все же полагаю, что главный разговор у них еще впереди. Без шелухи лишних слов. В узком кругу. Хотя, как ты сам понимаешь, кандидата в кавеньяки они уже, наверное, выбрали. Кого же? И когда эти Милюковы, пуришкевичи и рябушинские хотят подвести диктатору под уздцы белого коня? Когда и где?.. Ну, утро вечера мудренее. Спать!..

Сегодня, за завтраком в «Национале» Павел Николаевич с понимающей улыбкой посмотрел на осунувшееся лицо Антона и даже не спросил, а подтвердил:

— Первопрестольная щедра соблазнами… В младые лета были и мы рысаками… — Снова глянул сквозь пенсне. — После закрытия совещания наш гостеприимный хозяин приглашает провести вечер на лоне природы, в Беляеве-Богородском. Там у Петра Петровича лесная дача.

— У меня от всех этих речей вот такая голова, — показал поручик. — Как во время артподготовки.

— Сочувствую. Но там мы соберемся в интимном кругу. Помните евангельское: «То, о чем было сказано на ухо, разглашается с крыш»? Может быть, все же пожертвуете московскими прелестницами?

— Коль удостоен я такой чести… — почтительно, но и с оттенком сожаления вздохнул офицер. Подумал: «Пятница как в воду глядел. Даже почти те же слова: „в узком кругу“ — „в интимном кругу“…»

На загородной даче Рябушинского собралось всего человек двадцать. Но что удивительно — ни одного военного. Один лишь Антон был в погонах. Дача разительно отличалась от городского особняка. Там — мрамор, бронза, лепные потолки, витражи. Здесь — дерево. Грубо оструганные золотистые доски — и полы, и стены, и потолки. Даже столы и скамьи из свежего, пропитанного лаком дерева, пахучей сосны и лиственницы. Лиственница напомнила ему Забайкалье. Вечер был спокойный, безветренный. Слуги вынесли огромный, тяжелый стол на стриженую лужайку, обрамленную березами. Раздули многоведерный самовар. Стол не был покрыт скатертью: лишь под тарелками и приборами льняные салфетки. Впрочем, сами приборы, вазы, салатницы фамильного серебра, хрусталя и китайского фарфора. Всем собравшимся хватило места за одним столом.

«Ну-с… Так где же и когда?..» Но поначалу разговор пошел о каком-то Захарии Жданкове: хитрец, воспользовавшись недородом хлебов в одних губерниях, скупил зерно в других, урожайных, а теперь кум королю, уже начал заламывать фантастические цены.

— Ох, Захарий, оборотистый мужик… Да как бы не подорвал его дело закон о хлебной монополии, о передаче зерна в распоряжение государства: закон-то уже утвержден.

— Не поспеют… Что там Захарий! Он нашенский. А вот с союзничками что делать? Золотишко-то российское в Англию уплыло: три миллиарда! Это вам не…!

— А ты как хотел? Без гарантий под долговые обязательства? Вот мне ты бы без расписки дал?

— Тебе и миллионы на слово дам, истинный крест!

— Не-ет, дружба дружбой, а денежки врозь. Слову — вера, а денежкам счет. А Керенскому ты выложишь в долг, хоть под десять процентов?

— Э, шалишь! С кого потом взыскивать?..

Разговор был любопытный. Иной, чем там, на Спиридоновке, но тоже все «около». Однако с одной фразы он словно бы устремился в другое русло и сразу стал жгуче интересным:

— Вот ты, Петр Петрович: «Нужна костлявая рука голода и народной нищеты». Как понимать?

Рябушинский ничего не ел и не пил с общего стола. Слуга поставил ему отдельно нечто бесцветное, перетертое, процеженное. Хозяин отпил из стакана, поморщился. Оглядел всех желтыми глазами, попеременно останавливаясь на Путилове, Прохорове и других, поднял растопыренные тонкие, жилистые, с сучьями-суставами пальцы:

— Совдеповский лозунг восьмичасового рабочего дня — бред. Опутывание наших капиталов прямыми налогами — чушь. Наше правительство перерешит по-другому. А сегодня нужно закрыть заводы и фабрики! — он загнул один палец. — Под разными предлогами: нет материалов, нет заказа, ненужность для обороны, чрезмерность требований фабричных. Найдете предлоги сами. Но к концу августа — началу сентября нужно, чтобы миллионы этой черной рвани оказались на улице!

— Так это ж палка о двух концах. По нам же и ударит!..

— Влетит самим в копеечку!..

— Не до жиру. Подтяните кушаки, — оборвал Рябушинский. — И не только в Питере да в Москве: закрыть шахты в Донбассе, заводы на Урале. Чтобы никуда пролетарии не могли сунуться.

— Дак ведь на фронте отразится! Без патронов! Без портянок!..

— Наш фронт здесь, — Рябушинский мельком глянул на поручика. — В конечном счете этим мы поможем и фронту. Дальше, — он выпятил второй суставчатый палец. — В самые ближайшие дни начать разгрузку Петрограда. Вывезти «Пулемет», «Новый Парвиайнен», «Русско-Французский», «Шпигель», «Рессору». Хорошо бы и «Айваз», и твои, Путилов, и Металлический. Причина ясная: самые смутьянские. А объяснение простое: по условиям обороны. Фабричных брать самую малость, высшего класса. Остальных — в шею, на улицу. — Он загнул второй палец. — Дальше. Нам необходимо окончательно определить свое отношение к Государственному совещанию.

— По-моему, уже решили, — буркнул Родзянко, все это время молчавший и ревниво поглядывавший из-под нависших век на Рябушинского: по праву хозяина главенствовал за столом Петр Петрович.

— Решили… — то ли повторил, то ли передразнил желчный старик. — А что решили?