Явдат Ильясов - Стрела и солнце

— И мудр же был Гесиод! — воскликнула она, не сдержав изумленного восхищения. — Стихи записаны восемьсот лет назад, а живут и учат по сей день. И еще немало веков не утратят значения. Да, и впрямь поэты — избранники богов.

— У вас еще к-кое-что детям внушают, — заметил Орест язвительно, — Не из того же ли Гесиода читал Дриас басню о соловье и ястребе: «Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим: не победит он его — к унижению лишь горе прибавит». И дальше: «Гибельна гордость для малых людей…» Как это понимать?

— Но Дриас ведь хорошо объяснил слова поэта, — ответила Гикия. — В Боспоре, например, сильнейшим называют аристократа. Богача. Значит, там можно понимать басню как призыв безропотно покоряться эвпатридам и царю. Чтобы большинство подчинялось меньшинству. У нас сильнейший — простой народ. Дриас сказал, что богатому меньшинству в Херсонесе не по силам тягаться с большинством — простым народом. Оно не должно даже пробовать тягаться, так как не победит его, а «к унижению» своему «лишь горе прибавит»…

Гикия смущенно рассмеялась, сама чуточку неприятно удивленная тем, осознанным ею только сейчас, обстоятельством, что одну и ту же мысль можно истолковать в двояком, причем, совершенно противоположном смысле.

Басня о соловье и ястребе как-то выпадала из поэмы, противоречила ее духу, и женщина испытала досаду, легкую обиду на давным-давно почившего стихотворца.

— С-странно слышать, — насмешливо проворчал Орест, — когда в Херсонесе, городе свободы, как ты его называешь, толкуют — терпи, повинуйся… Где же тут д-демократия?

— Но без повиновения нет порядка! — вспыхнула Гикия. — Каждый отдельный гражданин… обязан уважать закон, принятый в государстве по решению большинства. Закон, принятый для общего блага, может кому-нибудь не понравиться — ведь не все люди отличаются честностью. Вот таким лицам у нас и говорят: «Повинуйся». Не захотят — их принудят. Иначе власть заберут в свои руки воры и дармоеды. Без твердого порядка государство развалится.

— В чем же тогда разница между Боспором и Херсонесом? Там богатые у-угнетают бедных, здесь бедные у-угнетают богатых. А по существу — люди у-угнетают людей.

— Нельзя ставить бедных и богатых на одну доску.

— П-почему? Разве у тех и других — не по одной голове и не по паре рук и ног?

Гикия рассердилась.

Тьфу!

Опять в ней двойственное чувство: привязанность и неприязнь. Гикия не может примириться с его холодным отрицанием всего, что так дорого ей, и в то же время молодую женщину все сильнее тянет к нему… Молча вернулись они домой.

Посещение гимнастической школы — палестры, где юношей, получивших начальное образование, обучали различным телесным упражнениям, вызвало у Ореста отвращение.

Только подумайте! Два молодых балбеса, до блеска натерев тело оливковым маслом, отчаянно дубасят друг друга. На кулаки бойцов надеты широкие ремни с медными шишками. Каждый удар оставляет кровавую рану…

Орест с угрюмой насмешливостью следил за боем, потом лениво повернулся и ушел, бормоча проклятья.

Быть может, он вспомнил, как его пытали в застенке.

Гикия догнала мужа у выхода.

— Что с тобой? Почему ты уходишь в самый разгар состязания? Люди удивлены.

— Из-за чего они д-дерутся?

— Дерутся? Они упражняются в ловкости и силе.

— Хорошее у-упражнение…

— А как же ты думал? — сказала она с вызовом. — Республике нужны хорошие солдаты. Если все граждане Херсонеса будут такими… такими нежными созданиями, как ты, кто защитит город от скифов, тавров, от твоего достославного отца, наконец?

Орест потемнел.

— Вот как… — Он хотел что-то добавить, но тут же безнадежно махнул рукой и медленно потащился по улице, ведущей в гавань.

Боспорянин покидал Гикию!

Забыв о приличиях, она побежала за ним, как девчонка, и схватила за локоть.

— Дорогой, прости меня! Я обидела тебя, я больше не буду так говорить. Идем домой, Орест. Ну, куда ты спешишь, кто тебя ждет?

Метис остановился.

— Да, — сказал он задумчиво. — Кому я нужен?

— Ты мой, Орест, я тебя никуда не отпущу, — всхлипывала Гикия, вытирая слезы кулачком.

…Внешне Гикия как-будто примирилась с душевным складом Ореста, согласилась принимать его таким, какой он есть.

Но только внешне.

От цели своей она не отступилась. Пока Орест не пробудится к настоящей жизни, дочь Ламаха не будет с ним счастлива. Уже назавтра, сломив сопротивление мужа мягкой настойчивостью, Гикия снова повела его в город.

Только город, только людские толпы, увлеченные суматохой, вихрем повседневных дел — больших и малых, благородных или низменных, могли растормошить Ореста. И Гикия упрямо тащила боспорянина в гущу этих толп, на улицу, в жизнь, стараясь заронить в холодную душу хоть искру любопытства.

На площади акрополя, окруженной дворцами, базиликами и храмами, у стен которых были водружены плиты с важнейшими постановлениями народного собрания, сверкал беломраморный обелиск с присягой граждан Херсонеса.

— Эту присягу, — с гордостью сказала Гикия, — принимает каждый юноша, достигший совершеннолетия. Но и женщины постоянно носят ее в сердцах. Будь уверен, в час, трудный для Херсонеса, мы сдержим клятву, начертанную на священной стэле!

— А что там говорится? — спросил Орест, лукаво щуря красивые глаза — его забавляла пышность выражений дочери Ламаха. Прочитать сам он ленился.

Лицо женщины приобрело строгое выражение.

«Клянусь Зевсом, землею, солнцем, Девой и богами олимпийскими, — произнесла она торжественно, — что я неустанно буду заботиться о благосостоянии и свободе города и сограждан, не отдам Херсонеса, Керкинитиды, Прекрасной гавани, прочих укреплений, владений и земель никому — будь то грек или варвар, но сберегу их для народа.

…И не нарушу правопорядка, установленного народной властью, и злоумышленнику не дозволю нарушить, не утаю, но заявлю должностным лицам.

…И буду служить Совету как можно лучше на благо города и граждан, сохраню тайну, не скажу ни эллину, ни варвару ничего, что может принести отчизне вред, не дам и не приму дара во зло родной общине.

…И не замыслю несправедливого деяния против кого-либо из преданных граждан, не вступлю в заговор против херсонеситов и доведу до сведения властей, если узнаю о готовящемся мятеже.

…Если я не сдержу эту клятву, да будет мне и потомству зло. Пусть ни земля, ни море не приносят мне плодов, пусть женщины моего рода не разрешатся от бремени благополучно!.. [19] Текст присяги несколько изменен и сокращен. »

Гикия умолкла.

Она знала клятву наизусть, но всякий раз, когда ей приходилось увидеть обелиск вновь, женщину опять и опять поражала суровая и могучая простота слов, заключающих присягу.