Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

В комнатках или, точнее сказать, каморках гипериона могло разместиться по меньшей мере десятка четыре рабов, но все они пустовали, так как незадолго до начала нашего повествования большую часть слуг Минуций, будучи уже не в состоянии их содержать, отправил в свою кампанскую деревню, оставив при себе только восемь человек, не считая Неэры.

По ночам здесь было холодно, и все оставшиеся в доме рабы с позволения господина перебрались вниз, заняв одну из комнат для гостей, которая в числе других помещений нижнего этажа отапливалась из гипокаустерия [249].

По узкой деревянной лестнице с перилами Неэра и Ювентина поднялись в гиперион.

— Вот здесь и будешь ночевать, — сказала старая эфиопка, открыв дверь ближайшей комнатушки. — Не замерзнешь, потому что здесь под самым полом проходит труба от подвальной печи. Раньше в этой комнате жила одна из служанок… Тихая, скромная была девушка, — помолчав, добавила Неэра.

— А где она теперь? — почти шепотом спросила Ювентина.

— Не бойся, — усмехнулась старуха, — наш господин не Минотавр [250], пожирающий молодых девиц… А Тевеста, которая здесь обитала, теперь в Капуе. Там у господина есть большая гостиница. Недавно он всех своих рабынь туда спровадил, чтобы они его не смущали, потому что, — тут эфиопка понизила голос, — потому что он принял обет, пообещав Диане Тифатине, чей храм, если ты не знаешь, стоит на вершине горы Тифаты поблизости от Капуи, целый год хранить целомудрие и не прикасаться ни к одной женщине…

— Ты говоришь, он принял обет целомудрия? — быстро спросила Ювентина.

— Смотри, держи язык за зубами, — спохватившись, предупредила Неэра. — Господин не любит, когда про это болтают, особенно при посторонних… Хотя чего же тут стесняться? — переходя на рассудительный тон, продолжала она. — Боги любят, когда люди ведут себя благочестиво и дают им обеты. Лучше бы он постыдился пьянствовать да творить всякие безобразия и занялся бы делами, как подобает человеку из сословия всадников…

— Странно, — прошептала Ювентина.

— Чему ты удивляешься?

— Просто подумала, зачем я ему, если…

— Постой-ка, — прервала девушку Неэра, — да разве… разве он не в кости тебя выиграл?

— Нет, он купил меня у Волкация в кредит…

— В кредит? — поразилась старуха. — Вот так штука! А я-то думала… Я думала, если он отправился пировать к этому мошеннику — чтоб он в Тартар провалился вместе со своим игорным домом! — то непременно просадит у него кучу денег, как это не раз бывало, а тут появляешься ты… У меня с души, как камень свалился — ну, думаю, хвала всем бессмертным богам, вернулся на этот раз мой голубок с выигрышем да еще с каким… Прикинула тебя на глазок — молоденькая, думаю, тысяч на десять денариев потянет девушка у храма Кастора… А тут вон оно что! Прямо чудеса какие-то! Никогда он женщин не покупал. Видно, крепко ты ему приглянулась…

И Неэра приподняла повыше светильник, чтобы лучше рассмотреть лицо той, перед чарами которой не устояла душа избалованного и пресыщенного женскими ласками молодого господина.

— Ты и в самом деле красивая, клянусь Венерой Фиалковенчанной, — приглядевшись, сказала она.

— Только не похоже, — сказала Ювентина, — не похоже, чтобы он купил меня из-за того, будто я ему очень уж понравилась. Мне показалось…

— Что тебе показалось?

— Может быть, ему хотелось досадить кому-то или похвастать своим богатством…

— И сколько же он обещал заплатить?..

— Речь шла о семи талантах, если не ошибаюсь…

— Семь талантов! — ужаснулась Неэра, едва не выронив из рук светильник. — О, боги бессмертные! Да что ты такое говоришь, девушка?

— Я своими ушами слышала, хотя и сама не могла поверить. Он при мне написал обязательство, что уплатит деньги в февральские календы…

— В февральские календы? Семь талантов? — не могла опомниться старая эфиопка. — Да где же он возьмет такую кучу денег?..

— Значит, он не так богат, как все считают?

— Был когда-то, — слабо махнула рукой Неэра. — Отец его, покойник, оставил ему наследство — всякий бы позавидовал. Да только он все прокутил с друзьями и с этой своей блудницей… хвала богам, оставил он ее, наконец. Она была настоящей фурией, пагубой денег! Посмотрела бы ты, что здесь творилось! Дня не проходило без пиров, игроков и всяких там пьяниц-прихлебателей… Не в родителя пошел сынок, боги свидетели! Тот был человеком уважаемым, бережливым — ничего лишнего себе не позволял, а если и принимал гостей, то это были люди почтенные, как и он сам… Ох, предчувствую я беду, да не допустит этого всемилостивый Юпитер!..

Ювентина, слушая старую женщину, стояла с задумчивым видом.

— Что ж, — сказала Неэра после недолгого молчания. — Ложись и отдыхай, девушка… Как тебя зовут?

— Ювентина.

— Красивое имя… Оно так тебе подходит — ты такая молоденькая [251]… Подумать только, семь талантов! — сокрушенно покачала головой эфиопка. — Ты раздевайся, я посвечу тебе, — говорила она, пропуская девушку в крохотную комнатку, где стояла узкая кровать, накрытая шерстяным одеялом, и маленький столик на высоких ножках у ее изголовья (он служил для того, чтобы складывать на него верхнюю одежду).

Ювентина разделась до туники, той самой, в которой прислуживала гостям у своего прежнего господина, и забралась под грубое толстое одеяло.

— Ну, спокойной ночи, Ювентина, — сказала эфиопка, собираясь уходить.

— Спокойной ночи, добрая госпожа.

— Госпожа? — тихо засмеялась старуха. — Ну нет, моя милая! Уж если наш господин пообещал отдать за тебя столько серебра… не тебе, а мне величать тебя госпожой…

— Как же мне звать тебя? — с улыбкой спросила Ювентина.

— Зови, как все… Неэрой.

— Спокойной ночи, Неэра.

Утро следующего дня началось с жертвоприношений и пышной церемонии перед открытием зрелищ в Большом цирке, который собрал великое множество зрителей. Этот цирк мог вместить до ста тысяч человек.

После жертвоприношения на Капитолии торжественная процессия через Форум, Этрусский квартал и Бычий рынок направилась в Мурцийскую долину, где находился Большой цирк.

Это шествие во всех своих мелочах повторяло шествие триумфальное.

Впереди шли музыканты с трубами. За ними выступали сенаторы, жрецы, а в самом центре процессии двигалась колесница, запряженная четверкой лошадей. На ней стояли оба курульных эдила, на которых была возложена обязанность устроителей и распорядителей сегодняшних зрелищ.

Эдилы были облачены в пурпурные, вышитые золотом, тоги. Над их головами раб держал золотой с драгоценными камнями венок. За колесницей шли семьи эдилов и многочисленные клиенты [252], одетые в праздничные белоснежные тоги.