Генри Хаггард - Клеопатра

— Хочешь ли ты видеть прекраснейшую в мире женщину спящей? Следуй за мной. Не бойся! Когда она проснется, то засмеется; она приказала мне доставить тебя немедленно, будет ли она спать или нет. Вот ее значок.

Мы прошли прекрасную комнату, пока евнухи с мечами не загородили мне дорогу. Хармиона нахмурилась и, взяв с груди кольцо, показала его евнухам. Внимательно осмотрев кольцо, те склонились, опустив мечи, и мы, подняв тяжелый занавес, вышитый золотом, вошли в спальню Клеопатры. Комната была так роскошна, что превосходила всякое воображение. Цветной мрамор, золото, слоновая кость, драгоценные камни, цветы — словом, здесь было все, что может доставить роскошь, что могло удовлетворить самый избалованный вкус. Картины были так хороши и правдивы, что обманули бы птиц, готовых клевать нарисованные плоды.

Женская прелесть была увековечена здесь в дивных статуях. Здесь были тончайшие шелковые занавески, затканные золотом, ложе и ковры, каких я не видал никогда в жизни. Воздух был напоен ароматами, и через открытое окно доносился рокот моря. На конце комнаты, на ложе из серебристого шелка, едва прикрытая тончайшим газом, спала Клеопатра. Она лежала спокойно, прекраснейшая из женщин, которую когда-либо видел глаз мужчины, — прелестные мечты и грезы. Волны черных волос рассыпались вокруг нее. Одна белая, нежно округленная рука была закинута за голову, другая свесилась до полу. Ее пышные губы сложились в улыбку, показывая линию белых, как слоновая кость, зубов, розовое тело, одетое в платье из тончайшего шелка, было опоясано драгоценным поясом. Белая кожа просвечивала сквозь шелк. Я стоял совершенно пораженный этой дивной красотой, хотя мысли мои были направлены в другую сторону, Я совсем потерялся на минуту и глубоко опечалился в сердце, что должен убить такое чудное создание.

Повернув голову, я увидел Хармиону, которая наблюдала за мной своими зоркими глазами, как будто хотела прочесть в моем сердце.

И, вероятно, мои мысли были написаны на моем лице, так как она прошептала мне на ухо:

— Тебе жаль ее, не правда ли? Гармахис, ты муж чина, мне кажется, тебе понадобится много душевной силы, чтобы решиться на убийство!

Я нахмурился, но прежде чем успел ей ответить, она слегка тронула меня за руку, указывая на царицу. С Клеопатрой произошла перемена: ее руки были сжаты, на лице ее, розовом от сна, было выражение страха. Ее дыхание ускорилось, она подняла вверх руки, словно отражая удар, потом с тихим стоном села на ложе и открыла свои большие глаза. Они были темны, как ночь, но когда свет закрался в них, стали синими и глубокими, как небо перед закатом солнца.

— Цезарион! — произнесла она. — Где мой сын Цезарион? Разве это был сон? Я видела Юлия, Юлия Цезаря, который умер, — он пришел ко мне с лицом, закрытым окровавленной тогой, и, схватив мое дитя, унес его с собой. Мне снилось, что я умираю в крови, в агонии, и кто-то, кого я не могла увидать, насмехался надо мной!

А кто этот человек?

— Успокойся, госпожа! Успокойся! — сказала Хармиона. — Эго маг Гармахис, которого ты велела призвать!

— А, маг! Гармахис, победивший гладиатора! Я припоминаю теперь. Добро пожаловать! Скажи мне, господин маг, может ли твоя магия объяснить мне этот сон? Какая странная вещь — сон, окутывающий ум покровом мрака и подчиняющий его себе! Откуда эти образы страха, восстающие на горизонте души подобно месяцу на полуденном небе? Кто дал им власть вызывать воспоминания, смешивать настоящее с прошедшим? Разве это вестники грядущего? Сам цезарь, говорю тебе, стоял передо мной и бормотал мне сквозь свое окровавленное платье какие-то предостережения, которые ускользнули из моей памяти. Расскажи мне это, ты, египетский сфинкс [14] Намек на его имя. Гармахисом греки называли божество сфинкса, как египтяне называли его Хоремку. , и я укажу тебе блестящий путь к счастью лучше, чем могут предсказать звезды. Ты принес предзнаменование, реши же и задачу.

— Я пришел в добрый час, могущественная царица, — ответил я, — я обладаю искусством разгадывать тайны сна. Сон — это ступень, которая ведет в ворота вечности, по которой соединившиеся с Озирисом души, от времени до времени, подходят к воротам земной жизни, словами и знаками повторяя отдаленное эхо той обители света и правды, где они находятся. Сон — это ступень, по которой нисходят боги-покровители в разных образах к избранным ими душам! О царица! Тому, кто держит в своей руке ключ к тайне, безумие наших снов показывает яснее и говорит определеннее, чем вся мудрость нашей жизни, которая есть поистине — сон! Ты говоришь, что видела великого цезаря в окровавленном платье, он взял на руки Цезариона, твоего сына, и унес его. Слушай, я объясню тебе тайну этого сна. Сам цезарь пришел к тебе из мрачного Аменти. Обняв сына, он как бы указал тебе, что к нему перейдет его собственное величие и его любовь. Он унес его, следовательно, унес из Египта, чтобы короновать в Капитолии, короновать императором Рима и царем всей страны. Что значит остальное, я не знаю, это скрыто от меня!

Так объяснил я Клеопатре ее сон, хотя сам думал иначе, но царям не годится предсказывать недоброе.

В это время Клеопатра встала и, откинув газ, села на край ложа, устремив на меня свои глубокие глаза, пока ее пальцы играли концами драгоценного пояса.

— По правде, — вскричала она, — ты лучший из магов, так как читаешь в моем Сердце и умеешь найти скрытую сладость в самом зловещем предзнаменовании!

— О царица! — сказала Хармиона, стоявшая с опущенными глазами, и мне послышалась горькая нота в ее нежном голосе. — Пусть грубые слова никогда не коснутся твоих ушей и дурное предсказание не омрачит твоего счастья!

Клеопатра заложила свои руки за голову и, откинувшись назад, посмотрела на меня полузакрытыми глазами.

— Ну, покажи нам твою магию, египтянин, — сказала она, — я так устала от всех этих еврейских послов и их разговоров об Ироде и Иерусалиме. Я презираю Ирода и не выйду к послам сегодня, хотя хотела бы попробовать поговорить с ними по-еврейски. Что можешь ты показать? Есть ли у тебя что новое? Клянусь Сераписом! Если ты заклинаешь так же хорошо, как предсказываешь, то получишь прекрасное место при дворце, с хорошим жалованьем и доходами, если твой возвышенный дух не гнушается их!

— Все фокусы стары, — сказал я, — но есть форма магии, очень редко употребляемая, быть может, ты не знаешь ее, царица? Не боишься ли ты чар?

— Я ничего не боюсь. Начинай и показывай нам самое страшное! Ну, иди Хармиона, сядь подле меня. Где же девушки? Где Ира и Мерира? Они тоже любят магию!

— Нет, нет, — сказал я, — чары плохо действуют, когда много зрителей! Теперь смотри!

Я бросил мой посох на мраморный пол, шепча заклинание. С минуту он лежал неподвижно, потом начал извиваться тихо, потом скорее.