Валентин Рыбин - Огненная арена

К семи вечера вновь цирк Добржанской был переполнен.

В прошлый раз купленные на представление билеты пропали: митинг затянулся до двенадцати ночи и никто не захотел смотреть цирковое представление. На этот раз цирковую программу взял в руки Адольф Романчи. Как только в коридоре появились Нестеров, Вахнин и другие, он подошел к Ивану Николаевичу и заявил:

— Иван, предупреждаю: сегодня не дадим сорвать нашу программу! Если будете тянуть, клянусь, выйду и начну петь куплеты!

— Как получится, Адольф. Разве от меня зависит? Публика жаждет ораторского слова.

— Иван, умоляю тебя! Ребята соскучились по арене. Да такие номера приготовили — ладоши отобьёшь!

— Ладно, Адольф. Думаю, к девяти управимся.

Программу цирковые артисты, действительно, подготовили особенную. Составлял её Романчи, и пока артисты репетировали, вносил в содержание их номеров политическую окраску. Особенно помучились джигиты. Ратх и Аман сначала делали огромные кольца из проволоки, обматывали их ветошью, мочили в керосине и, поставив в ряд на арене, поджигали. Зрелище было впечатляющее. Но кони не прыгали в кольца, сворачивали в сторону, и один раз Аман вылетел из седла и оказался в партере. Но не это главное. Братья в конце-концов смогли бы обуздать пугливых скакунов. Беда была в том, что от горящих колец столько скапливалось едкого дыму, что под куполом цирка — хоть топор вешай. И первыми на это обратили внимание воздушные гимнасты. Пошли сначала к менеджеру, затем к госпоже Добржанской, нажаловались. Та пришла в самый разгар репетиции джигитов, увидела под потолком клубы дыма и братьям поневоле пришлось отказаться от огненных обручей. Романчи в тот день переживал за срыв столь феерического номера больше самих джигитов.

Часто надоедал в эти дни Адольф Романчи и «медвежьему» хозяину, Ивану Горе. Хотелось клоуну, чтобы медведь хоть как-нибудь помог в сатирической пантомиме. С трудом что-то получалось. Но Романчи больше рассчитывал на собственную импровизацию, и не боялся срыва. Иное дело, если опять народный митинг затянется!

Как только все собрались и на арену к столу вышли Нестеров, Любимский, Мухин и ещё ряд политических деятелей, все цирковые артисты кинулись к кулисам, чтобы взглянуть — чем ознаменуется народный митинг сегодня. Ратх и Аман тоже пристроились сбоку прохода, приоткрыв кулису, и смотрели в переполненный до отказа цирк. Тольцман, как и в прошлый раз, избранный председателем президиума, начал было с демагогического вступления, и опять Нестеров не выдержал и остановил его:

— Уважаемые граждане! Надо ли нам сегодня выяснять цель митингов и мирную суть царского манифеста, когда и так всем ясно, что манифест не дарован, а вырван у царя путём всеобщей, всероссийской забастовки! Вырваны права, вырвана амнистия политическим заключённым. И сейчас я рад приветствовать находящихся здесь, только что вышедших из тюрьмы Аршака Хачиянца и Ивана Егорова! Прошу названных товарищей спуститься на арену!

Мощная овация взлетела под купол цирка и продолжалась до тех пор, пока Аршак и Иван не подошли к столу. Оба улыбались и слегка кланялись публике. И

Нестеров, выждав, когда поутихнет волна аплодисментов, заговорил вновь:

— На нашей памяти свежо дело Людвига Стабровского, и мы не в праве забывать об этом. Вот такие, как Людвиг и его друзья, положили начало революции. И мы, продолжатели их дела, доведём революцию до победного конца!

Вновь публика захлопала. И Нестеров, подняв руку, снова успокоил их:

— Среди нас сейчас находятся пятнадцать кизыларватцев, тоже только что вышедших из тюрьмы. И вы знаете, граждане, что кровь Моргунова и его товарищей, как и тысяч других по всей России, заставила царя подписать манифест!

Как только Нестеров назвал имена кизыларватцев, Ратх принялся искать глазами среди зрителей Тамару. «Здесь она, здесь! — думал взволнованно. — Но почему Иван Николаевич вызвал на арену Аршака и Егорова, а эти пятнадцать сидят на галёрке? А! — наконец догадался Ратх, — на арене нет лишних стульев. Как же мы не предусмотрели?» Ратх тотчас отошел за кулисы и, отыскав в группе артистов Романчи, сказал:

— Адольф, это мы виноваты, что не поставили сту «лья. Теперь кизыларватским сесть негде.

— Ну так давайте поставим, — сразу согласился Романчи. — Зови Амана!

Не прошло и минуты, как на арену выскочило человек десять артистов со стульям, и Романчи сам, не подсказывая никому, обратился к зрителям:

— Товарищи кизыларватцы, прошу на арену! Хоть и куцый манифест вырван у царя, но всё же не без вашей помощи!

Публика засмеялась, приветствуя остроту своего любимого клоуна.

Ратх жадно следил за спускающимися на арену, и вот увидел Тамару. Увидел её, и сердце у него сжалось в комочек от нахлынувшей любви и жалости к ней. Как она была не похожа на ту роскошную барышню с пышными кудрями и всегда сияющими, насмешливыми глазами, какой Ратх привык её видеть! На арену вышла вместе с другими худая, в косынке, девушка. В её усталых, ввалившихся глазах металось смущение. Встав у кулисы, Ратх смотрел только на Тамару и вспоминал обо всём, что связывало его с ней. Поездки в ландо, разбрасывание прокламаций, шутливые поцелуи на тротуаре и подчеркнутая строгость при расставании у калитки её дома… Он вспомнил, как после маёвки они вместе отправились за тюльпанами к горам, нарвали целую охапку. Потом сидели на траве, и Ратх чувствовал себя настолько стеснённым, что не знал о чём говорить. Но Тамара понимала его состояние. Она посмеивалась над ним и легко отстраняла неловкие движения рук. Затем положила его голову себе на колени и начала теребить прядки волос. Она гладила его лицо, он жмурился от удовольствия и нежности, и молчал, не в состоянии произнести ни одного слова. Тамара попросила у него прощения за ту опрометчивость с обвинением в возможном предательстве. Она призналась ему, что он ей нравится, хотя не хватает в нём солидности. С возрастом солидность появится, но, к сожалению, к тому времени она уже будет в Москве, на высших медицинских курсах. Когда вернётся в Асхабад, Ратх уже будет женат. У него будет очень красивая жена и много детей, как у всех туркмен. Тогда ему до Тамары не будет никакого дела: прошлое вспомнится, как приятный, полузабытый сон. И сама Тамара пожалеет Ратха. Скажет ему: «Бедный, бедный Ратх, как ты обременён семейными заботами!» Нет, сама она никогда не выйдет замуж. Зачем? Разве в этом счастье? Счастье в борьбе за всё обездоленное человечество! «Ты не жди меня, Ратх, женись»— напутствовала она его. Ратх тогда возмутился и заверил её, что никогда ни на ком не женится, и будет ждать только Тамару.

Он смотрел на неё, не сводя глаз, пока бывшие политзаключенные не поднялись наверх, в тесные людские ряды переполненного цирка. Ратх очнулся от забытья и пришел в себя, когда вновь председательствующий поднёс к губам белый жестяной рупор и заговорил торжественным голосом: