Марк Твен - Жанна дАрк

С этими словами он подошел к бургундцу и повел тихую, спокойную речь, отменно доброжелательную и незлобивую; между прочим, упомянул он о Деве и только что начал говорить о том, как она по доброте своего сердца оценила бы и восхвалила бы тот милосердный поступок, который он…

Он не договорил. Бургундец перебил его гладкую речь оскорблением, направленным против Жанны д'Арк. Мы бросились вперед, но Карлик с побагровевшим лицом отстранил нас и сказал важно и торжественно:

— Прошу вас воздержаться. Кто ее почетный телохранитель? Предоставьте это дело мне.

И, сказав так, он внезапно протянул правую руку и схватил огромного бургундца за горло, так что тот повис во весь рост.

— Ты оскорбил Деву, — сказал Карлик, — а Дева — это Франция. Язык, дерзнувший на это, должен умолкнуть навсегда.

Слышно было, как затрещали кости. Глаза бургундца вылезли из орбит и вперили в пространство свинцовый, бессмысленный взгляд. Лицо его потемнело и сделалось густо-багровым. Его руки безжизненно повисли, все тело вздрогнуло и стало дряблым; мускулы утратили свою упругость и замерли. Карлик разжал руку, и неподвижное мертвое тело грузно повалилось на землю.

Мы развязали пленника и сказали ему, что он свободен. В одно мгновение его жалкая приниженность сменилась безумной радостью, а безысходный ужас уступил место ребяческой ярости. Он подбежал к мертвецу и принялся пинать его ногами, плевать ему в лицо; он плясал на нем, набивал рот его грязью, хохотал, издевался, проклинал, выкрикивал проклятия и всевозможные низости, словно опьяневший слуга сатаны. Это можно было ожидать: солдатская жизнь не приучает к святости. Многие зрители хохотали, иные были равнодушны, но никто не удивлялся. Но вот, увлекшись своей безумной пляской, освобожденный узник подпрыгнул слишком близко к остановившейся веренице, и второй бургундец проворно всадил нож ему в шею; с предсмертным криком он полетел наземь, и ярко-алая струя крови брызнула вверх на целых десять футов, сверкнув, точно луч света. И враги и друзья разразились веселым хохотом. На этом и закончилось одно из самых «приятных» приключений моего многоцветного военного поприща.

Тут подоспела Жанна, запыхавшаяся, взволнованная. Услышав о притязаниях гарнизонов, она сказала:

— Право на вашей стороне. Это ясно. Неосторожно было включать в договор условие, толкование которого слишком обширно. Но вы не должны уводить этих бедных людей. Они — французы, и я этого не допущу. Король их выкупит, всех до единого. Подождите, пока я пришлю от него извещение; и не смейте тронуть ни единого волоса на их голове, ибо я говорю вам: за это вы поплатитесь очень дорого.

Дело уладилось. Пленники хоть на некоторое время были теперь в безопасности. А Жанна поспешно поехала назад и предъявила королю решительное требование, не обращая внимания ни на какие отговорки или уловки. Король наконец сказал, что пусть она поступает, как ей угодно; и она тотчас вернулась и, выкупив пленников от имени короля, отпустила их на свободу.

Именно здесь нам привелось снова увидеть великого королевского дворецкого, в замке которого гостила Жанна, когда она, едва придя из деревни, вынуждена была терять время в Шиноне. Теперь она с разрешения короля дала ему в Труа должность городского бальи.

Вскоре мы двинулись в дальнейший поход; Шалон сдался нам. Здесь, недалеко от Шалона, случилось, что во время беседы Жанне задали вопрос: не боится ли она за будущее? Да, отвечала она: надо опасаться одного — предательства. Кто поверил бы этому? Кому могла бы пригрезиться подобная нелепость? А между тем ее слова отчасти оказались пророческими. Поистине человек есть жалкое животное.

Мы шли вперед, шли без остановки; и наконец 16 июля мы увидели нашу цель: далеко впереди высились большие башни Реймского собора! Многократное «ура» пронеслось по рядам нашего войска. Жанна д'Арк остановила свою лошадь и, с ног до головы закованная в белые латы, смотрела вперед, мечтательная, прекрасная, и на лице ее изобразилась глубокая-глубокая радость; то не была земная радость — о нет! Жанна была во власти Небес, она уподобилась бесплотному духу! Как посланница Небес, она почти исполнила свою задачу — исполнила ее безупречно. Завтра она могла бы сказать: «Кончено — и теперь отпустите меня на свободу».

Мы расположились лагерем, и начались хлопотливые, шумные, суетливые приготовления к торжествам. Прибыл архиепископ во главе многочисленной депутации, а за ним потянулись толпами горожане и жители сел: они кричали «ура», несли знамена, привели с собой музыкантов, и море восторга, волна за волной, влилось в наш лагерь; люди опьянели от счастья. И Реймс неустанно работал всю ночь, стуча молотками, украшая город, сооружая триумфальные арки и одевая старинный собор внутри и снаружи великолепием богатейшего убранства.

На другое утро мы двинулись спозаранку; коронационные торжества должны были начаться в девять и продолжаться пять часов подряд. Мы знали, что английские и бургундские солдаты гарнизона окончательно отказались от мысли сопротивляться Деве, и что ворота гостеприимно откроются перед нами, и весь город встретит нас восторженными приветствиями.

Утро было восхитительное, ярко-солнечное, но в то же время прохладное, освежающее и бодрящее. Войско было в парадной форме, и на него любо было смотреть, когда оно, покинув лагерь, начало развертываться, как змея, и выступило в свой последний мирный коронационный поход.

Жанна, красовавшаяся на своем черном коне и окруженная личной свитой во главе с герцогом Алансонским, остановилась, чтобы в последний раз сделать смотр войскам и проститься с ними, ибо она не собиралась снова сделаться когда-нибудь воином или состоять на службе с этими солдатами или с другими. Этот день она считала последним. Войска знали об этом и были уверены, что они в последний раз созерцают девственное чело своего непобедимого маленького вождя, своей любимицы, которой они так гордились и которую в глубине сердца возвели в высокое звание «дщери Господа», «Спасительницы Франции», «Любимицы Победы», «Оруженосца Христа»; они наделяли ее и другими еще более нежными прозвищами, которые были подобны проявлениям наивной и щедрой ласки, знакомой лишь детям любвеобильных родителей. И вот теперь мы увидели нечто новое, что было порождено волнением, которое разделялось и Жанной, и ее воинством. Во время прежних парадов воодушевленные солдаты, отряд за отрядом, шли мимо главнокомандующего, оглашая воздух громом ликующих приветствий; никто не шел с поникшей головой, глаза у всех сверкали, а барабанщики и музыканты исполняли победоносный гимн; но на этот раз не было ничего подобного. Можно было бы, закрыв глаза, почувствовать себя в обители мертвецов, если бы не один только звук. Кроме звука этого, ничто не нарушало тишины летнего воздуха: то был глухой топот марширующего войска. Солдаты, проходя мимо Жанны сомкнутыми рядами, прикладывали правую руку к виску, ладонью наружу {52} 52 …прикладывали правую руку к виску… — Прикладывание правой руки к виску в качестве отдания воинской чести вошло в традицию более полутора веков спустя в Англии при Елизавете I. (такова была форма отдания чести), и в их взглядах, устремленных на Жанну, можно было прочесть немое: «Да благословит тебя Бог» и «Прощай»; и каждый старался подольше не терять ее из виду. Пройдя мимо Жанны, они долго еще не опускали рук — в знак благоговейного уважения. Каждый раз, как Жанна подносила к глазам платок, на лица солдат набегала скорбная тень.