Явдат Ильясов - Золотой истукан

Карась оторвал ладонь от разбитой губы, заорал, разъяренный:

— Мой друг сам раб, вол и осел, у него — ни жены, ни скота, ни сел! Только и есть, что драные порты, — пусть уж они у него и останутся, у дурака.

Серое небо. Серый холм. И — черное дерево. Черные птицы.

— Опять лошадиную шкуру хазары повесили, — предложил Карась, кивнув на стервятников, кружившихся над растрепанным деревом.

С недавних пор на пути все чаще попадались большие одинокие дубы со свежими, еще кровоточащими, и старыми, уже усохшими, конскими шкурами на нижних ветвях, — жертва богу Хан-Тэнгре, с коим отождествлялся дуб; начинались исконные хазарские края. Земля под священными дубами — охристо-красная от обильно пролитой здесь крови, зловоние степного капища никак не вяжется с чистым образом ясного синего неба.

— Тоже птица, — стервятник, — брезгливо сказал Карась. — Куры, голуби, куропатки — куда ни шло. Хотя глупее курицы нет твари живой. Ну, соловьи да жаворонки… А это что? Черт те что! Погань. Что ест, тем и пропахла. За тыщу верст чует падаль. Помню, был я малым, в половодье овца утопла напротив нашей веси. На косу песчаную вынесло ее. Прибежал, гляжу — большие носатые птицы ее терзают, когтями кривыми рвут. Откуда слетелись? У нас таких сроду не водилось. Чужие, страшные, — жутко смотреть. Люди кругом, а им хоть бы что: отпрыгнут в сторону, зыркнут желтыми круглыми глазами, опять припрыгают и сутуло сгибаются над мясом тухлым. До сих пор вижу их во сне, — и просыпаюсь в холодном поту.

…На черном кривом стволе — огромный нарост. В лесу дубы прямые, а здесь, в открытых ветру предгорьях, они растут как придется. И этот дуб, поднявшись прямо на семь локтей, вдруг круто изогнулся в сторону и продолжает тянуться вверх далеко от места, где ему полагалось бы расти.

И на изгибе, как мозоль от дикого напряжения, — багрово-черный нарост.

Испуганные возгласы пленных.

Каких только странных деревьев не увидишь за свою жизнь.

Но такого чудовищного дерева Руслан еще не видал.

С дерева на него глядела… женщина.

Ануш!

Лоб ее перехвачен веревкой, чтоб голова не свесилась. Руки тоже стянуты волосяной веревкой. Она сидела верхом на изгибе дуба, так что сучковатый угол крутого изгиба выступал между голых ног, скрученных внизу.

— Она хотела бежать! Смотрите все, — она хотела бежать! — лениво покрикивал старый косматый хазарин с кольцом-серьгой в левом ухе, отираясь под деревом на такой же косматой лошадке и что-то жуя от нечего делать.

— Господи, упокой христианскую душу! — плачуще произнес проповедник.

Она смотрела, но взгляд ее был совеем не такой, как давеча, на реке. И улыбалась синими губами, но тоже иначе. Мертвые улыбаются по-своему.

Больше всего поразила Руслана не жуткая улыбка, не равнодушный, отрешенный взгляд Ануш, не багровые полосы от ударов плетью по всему телу, не чернота окоченевших ног, а правая грудь, наискось разрубленная надвое, и грубая веревка, втиснутая в глубокий разрез на этой смуглой груди.

Сосок, темный, крупный, оказался на нижней половине, и на самом его конце замерзла алая капля.

У Руслана как-то диковинно задергалась голова, — будто ее, мотая из стороны в сторону, кто-то резко встряхивал за волосы. Не жалость к Ануш, — какая уж тут жалость, закаменело сердце, — и не ужас при виде смерти, — насмотрелся он на нее, — а нелепость, кричащая нелепость того, что случилось, ударила его по душе.

Вот, была у женщины грудь, и женщина небось гордилась, любовалась ею, тугой и круглой. И небось кто-то там, за горами, целовал эту грудь, в страсти припадая дрожащими горячими губами к этому соску.

Веточка, которую она давеча кинула ему, еще у него в руке, а самой уже нет.

Что же ему — только и подбирать после них то черевички, то веточки?

— Смотрите все! Так будет с каждым, кто вздумает бежать.

— Не убий, говоришь?

— Заповедь шестая.

— Что надобно сделать… чтоб перейти в твою веру? — глухо сказал Руслан.

— Не в мою, в Христову. Она ж и моя.

— Ну, в Христову. Надобно пройти таинство крещения, омыться от всех старых грехов, то есть умереть плотски и возродиться для духовной жизни.

— Умереть?!

— Условно. Кто не родится от воды и духа, не может войти в царство небесное, сказал Иоанн.

— Давай.

— Но созрел ли ты для веры Христовой?

— Созрел.

Ледяной ветер хлещет, как сто хазарских бичей. На привале, переговорив с начальником стражи и получив его согласие, проповедник отвел Руслана с Карасем подальше от пленных, за бугор, под которым в бочаге блестел на поверхности мутной воды тонкий серый лед.

— Обнажись, — приказал старик.

Не много времени ушло у Руслана, чтоб обнажиться, — скинул рубаху, порты скинул рваные, и весь тут.

— Сыне, что за узелок у тебя на вые?

— Русская земля.

— Сними, брось.

Руслан взял узелок в руку, хотел сорвать, — но тут вся его сущность взбунтовалась: все равно, что сердце вынуть, бросить.

— Пусть висит, — сказал он робко. — Не кумир же, не идол. Не то, что на земле, — а сама земля.

— Брось.

— Не брошу.

— Брось!

— Ну, тогда… не буду креститься.

— Упрямое ты чадо. Господи, прости неразумным их неразумие!

Старик разбил палкой лед в бочаге, сунул, бормоча молитву, в грязную воду серебряный крест, дунул Руслану в лицо, дунул на воду, чтобы придать ей благодать.

Руслан дрожал, — не от холода, от волнения: шутка ли, сейчас он умрет, хоть и условно, и тут же возродится к новой жизни.

— Повторяй за мною символ виры! Я верую, что есть единый бог…

— …единый бог…

— творец мира, извлекший его из ничего словом своим, рожденным прежде всех веков.

— …всех веков.

— Я верую…

— …верую…

— что слово сие есть сын божий, многократно являвшийся патриархам под именем бога…

— …хам под именем бога…

— …одушевлявший пророков…

— …вши пророков…

— …спустившийся по наитию бога духа святого в утробу девы Марии, воплотившийся и рожденный ею; что слово это — господь наш Иисус Христос, проповедовавший…

— …во вши…

— … новый закон…

— …во вши… вый закон…

— … и новое обетование царства небесного.

— … бесного.

— Я верую…

— …верую…

— что Иисус Христос совершил много чудес…

— …шил много чудес…

— был распят, на третий день по смерти своей…

— …спят на третий день по смерти своей…

— …воскрес и вознесся на небо, где сел одесную отца своего.

— …сную отца своего.

— Что он вместо себя послал духа святого, чтобы просвещать свою церковь и руководить ею.

— …дить ею.

— Что в конце концов он придет с великой славой даровать своим святым жизнь вечную и неизреченное блаженство…

— …женство…

— …и осудить злых людей на вечный огонь, воскресив тела, как наши, так и всех других людей.