Явдат Ильясов - Золотой истукан

— А… в чем она? — насторожился Руслан.

— Вероучитель Мани, посланец бога на земле (он жил в Иране, в 276 году был казнен за праведность), говорил: «Почему в мире, нас окружающем, существует неравенство, — именно белое и черное, красное и зеленое, справедливое и несправедливое? Потому, что все состоит из двух начал — добра и зла, света и тьмы».

Началось, — подумал Руслан с тоскою, — тот сказал, этот сказал…»

— Окружающий мир, — продолжал манихей, — есть воплощение зла. Уничтожить зло на земле невозможно. Оно — извечно. Лишь после смерти человека душа очистится от тьмы и переходит в царство света.

Мы живем замкнуто. Но вступить в нашу общину может любой. Обрядность наша проста. У нас нет ни храмов, ни алтарей, ни пышного богослужения. На молитвенных собраниях мы поем свои тихие гимны, читаем сочинения Мани. Но, чтобы вступить в нашу общину, сын мой, ты должен навсегда отказаться от мяса, вина, от общения с женщиной…

— И все?

— Пока. Подробнее с нашим учением ты ознакомишься в тот день, когда надумаешь вступить в общину.

Вступить в общину…

Вот будет смеяться над ним Карась, называя его «обманихой»!

«Обманихи» и есть.

Ну, от мяса отказаться можно бы, — не так уж он много съел его за свою жизнь (хотя и очень приятно вспомнить вчерашнее мясо, зажаренное на вертелах).

И без вина тоже можно прожить.

Но без общения с женщиной…

Стыдно думать о покойной Иаили как о любовнице. Мертва. Но разве на его плечах, на руках, на груди, на животе и на бедрах не сохранилось еще живое ощущение ее прикосновений? Разве он когда-нибудь забудет о ее жгучих ласках? Уйти в манихейскую общину — значит плюнуть на все, что было между ним и нежной Иаилью (все равно что в глаза ей плюнуть), изменить ее светлой памяти, гнусно предать ее, погибшую именно за любовь.

Ему хотелось закричать, упасть на дорогу, зарыться и пыль.

— Нет, отче. — Руслан остановился. — Ешь сам свою репу, пей сырую воду, женщин сторонись, — мне твое учение не по душе. Я к тебе не пойду.

— А! Негодяй Сахр, он уже успел тебя осквернить своей порочностью.

— Не трогай его, — я обижусь. И тебя могу обидеть.

Манихей долго бормотал вслед уходящему Руслану не то проклятия, не то заклинания, смерду было наплевать и на то, и на другое.

«Ишь, святой, — думал он злобно. — И этот заморыш хочет меня в темный гроб затолкать, обещая свет на том свете. Один такой проповедник уже пытался меня околпачить, — вспомнил Руслан ромея Киракоса, которого он вдвоем с Карасем хотел честно высечь. — Нет, шалишь, дураков больше нет».

…А жара! Мозги спеклись, пламя в глазах.

Пойду- ка, посижу в холодке под тем вон деревом, в ручье лицо ополосну, ноги в воду спущу. Только б на змею не наступить. Как сказал манихей? «Они любят лежать у воды». Сами вы, законники, не лучше змей, любите таиться у живой воды, добычу подстерегать.

Уф! Хорошо тут, прохладно. Только ручей какой-то странный. Уж больно прямой, с гладкими ровными берегами, — можно подумать, человеком вырыт, — но кто сумеет вырыть такой? Сколько сил на это нужно. Нет, все-таки похоже, человек работал: от большого ручья отходит малый, тоже прямой, и по нему вода, мутная, желтая, задушевно журча, бежит на ячменное поле. В грязи у бережка — следы босых человечьих ног. И вдалеке, на той стороне поля, кто-то ходит с большой мотыгой на плече.

Мать честная. А Руслан-то всю дорогу голову ломал: вокруг сады, поля зеленые, дождей же сколько дней уже нету, да и не бывает их, видно, здесь, — как люди с засухой бьются? Откуда воду берут? Вспомнил Руслан, — алан Арсамух говорил о какой-то большой реке. Может, ему доведется увидеть ее.

Отдохнув, чуть остыв, Руслан стал искать дорогу, по которой попал сюда из города. Заговорившись с манихеем, он и не заметил, где ее потерял. Тут целая сеть дорог и троп меж садами, полями, вдоль мутных ручьев, которых не меньше, чем троп, — легко заплутаться. Город-то — вот он, невдалеке, громоздится стенами, башнями; пойду полегоньку наугад, решил Руслан, авось по какой-нибудь дорожке и дойду до ворот.

Но дорожка, по которой он побрел наудачу, увела его с полей куда-то в сторону от города, и вышел Руслан к полноводной реке, к большому мосту. А, это и есть, должно быть, та большая река! Но и она, с глинисто-мутной, почти красной водой в ровных высоких берегах, уж слишком пряма, везде одинаково широка для природной реки. Неужто и эту махину вырыли люди?

«Видишь, что может сделать человек, — подумал Руслан уважительно. — А мы на Руси ждем дождей, молим о них богов, — и дохнем с голоду в засуху. Но, правду сказать, по нашим буграм да оврагам рек самодельных не проложить».

За рекою — бугристый пустырь в густых сухих бурьянах, на пустыре — приземистая круглая башня. В отличие от выцветшей охры городских глинобитных стен, освещенных солнцем, одинокая башня казалась черной, видно, потому, что стояла к нему теневой стороной. Над нею тучей носились птицы. Хотелось рассмотреть ее поближе.

«Живодерня, что ль, — подумал Руслан, учуяв тошнотворно-сладкий запах тления. — Э, куда меня занесло».

Но любопытство, будто за шиворот, потащило его через мост к загадочной башне.

— Не подходи! — услышал он чей-то испуганный голос.

Смотрит: под башней сидит средь желто-серых мохнатых кочек полуголый, в одних штанах, тощий, как смерть, старик. И кочки — не кочки, а огромные, чуть не с медведей, собаки. Экие псы! Загрызут, — что загрызут? — проглотят живьем. Но хоть бы ухом повел один из этих жирных, откормленных псов, — лежат себе, спят, ноздрей не дрогнут. Сам старик — весь иссохший, чем же он кормит такую ораву собак?

— Не подходи! Я нечистый, — снова крикнул старик. Но, заметив серьгу в Руслановой ухе, успокоился. — А-а. Хозяин прислал, — есть покойник? Старик встал ему навстречу, пригляделся к серьге — и вдруг замахал руками, завопил: — Не подходи! Уходи. Ты нечистый.

«Вот незадача — то он нечистый, то я» — усмехнулся Руслан. И спросил:

— Почему?

— Твой хозяин безбожник.

«И дался им всем мой хозяин! Видно, для очумелых этих людей самое страшное — знаться с безбожником».

— Хозяин, может, и безбожник, — я тут причем? — сказал Руслан примирительно. — Я человек богобоязненный.

— Верно, — сказал старик. — Я и не подумал, что так может быть. Но сейчас я тебя испытаю. Ел ты, как зверь, когда-нибудь, падаль?

— Что ты, бог с тобою!

— Не занимаешься ли мужеложеством?

— А это что такое? — разинул рот Руслан.

— И третий из трех самых страшных, неискупимых грехов, обрекающих человека на вечную погибель: не предавал ли ты своих умерших родичей огню?

— Нет, — солгал Руслан. С волками жить — по-волчьи выть.

— Ну, ладно. Коли так, можешь со мной разговаривать. Чего ты здесь ищешь?