Леон Юрис - Суд королевской скамьи

— У врачей и капо были каморки размерами семь футов на четыре. Там хватало места лишь для кровати, стула и небольшой конторки.

— Но ни отдельных туалетов, душа или кухни? Это были все удобства?

— Она была меньше тюремной камеры. Нам их предоставляли, чтобы мы могли писать свои отчеты и истории болезни.

— Были ли в данном медицинском блоке и другие врачи?

— Была доктор Парментье, француженка. Она была единственной нееврейкой, посещавшей третий барак. В сущности, она жила за пределами медицинского центра, но была обязана посещать третий барак, где помогала выхаживать жертвы экспериментов доктора Фленсберга, от которых люди сходили с ума. Доктор Парментье была психиатром.

— Как вы могли бы описать ее?

— Она была святой.

— А другие врачи?

— Короткое время с нами был доктор Борис Дымшиц. Еврей из России, заключенный..

— Что вы о нем знаете?

— Он делал овариэктомии для Восса. Он сам мне рассказывал. Он плакал из-за того, что был вынужден так поступать по отношению к своим соплеменникам, но у него не было сил протестовать.

— Как вы можете описать его внешний вид и умственные способности?

— Он выглядел очень дряхлым. Ему уже трудно было сосредоточиться, и его руки были покрыты экземой. Его пациентки, за которыми я ухаживала, каждый раз возвращались из операционной все в более плохом состоянии. Он уже не мог справляться со своими обязанностями.

— Что вы можете сказать об операциях, которые он проводил раньше?

— Раньше его операции не вызывали никаких нареканий. Разрезы были не менее трех дюймов в длину, он заботливо относился к девушкам и давал им общий наркоз. Конечно, всегда были какие-то осложнения,— .но лишь из-за ужасных условий и нехватки лекарств и пищи.

— Значит, когда доктор Дымшиц больше был не в состоянии исполнять свои обязанности, Восс отправил его в газовую камеру?

— Именно так и было.

— Уверены ли вы, что его не послали в газовую камеру в силу каких-то иных причин?

— Нет, доктор Кельно именно так передал мне слова Восса. Позже Восс и сам подтвердил их.

— Насколько я понимаю, дело было в том, что Дымшиц стал для него бесполезен, от него не было толку. Находится ли в зале суда Адам Кельно?

Она ткнула в него указательным пальцем.

— Отправляли ли и других врачей в газовые камеры?

— Конечно, нет.

— Нет? Разве не были уничтожены в Ядвиге десятки тысяч людей?

— Но только не врачи. Немцы отчаянно нуждались в них. Дымшиц, наверно, был единственным, кого постигла такая судьба.

— Понимаю. Встречались ли вы с доктором Лотаки?

— Только от случая к случаю.

— Доктор Кельно сообщил, что, когда Восс объявил ему что он и доктор Лотаки будут делать эти операции, они переговорили со всеми остальными врачами. Ставил ли он вас в известность?

— На эту тему он никогда не обмолвился со мной ни единым словом.

— Вот как? Он не обсуждал с вами этические понятия, не просил вашего благословения или совета, не старался убедить вас, что так будет только лучше для пациентов?

— Нет, он всегда держался замкнуто и надменно. Он ни у кого не спрашивал никаких советов.

— Может быть, потому, что вы не могли покидать третий барак. Может быть, он просто ошибся и забыл переговорить с вами?

— Я могла свободно передвигаться по всему медицинскому комплексу.

— И вы имели возможность разговаривать со всеми остальными врачами?

— Да.

— Упоминал ли кто-нибудь из них, что он когда-либо вел такие беседы с доктором Кельно, в которых тот просил совета и поддержки?

— Никогда не слышала о подобных разговорах. Мы все знали бы о них...

— Что вообще вам было известно?

— Мы все знали, что эти эксперименты — сущая чушь и издевательство, что Восс занимается ими лишь для того, чтобы держаться подальше от Восточного фронта, где ему пришлось бы драться с русскими.

— Откуда вы это знали?

— Восс сам шутил на эту тему. Он говорил, что шлет рапорты в Берлин, в которых уверяет, что пока еще не получены убедительные, результаты, и, поскольку он продолжает пользоваться благоволением Гиммлера, рано или поздно получит в награду клинику.

— То есть Васс сам понимал, что его эксперименты не имеют никакой научной ценности.

— Он был настоящий мясник, и получал от этого удовольствие.

В голосе Баннистера зазвучал металл, что он позволял себе лишь в редких случаях.

— Знал ли доктор Кельно, что эксперименты Восса бессмысленны?

— Невозможно представить себе, что он этого. не понимал.

Баннистер переложил на столе несколько бумаг.

— Итак, на что вы обратили внимание после гибели доктора Дымшица?

— Резко ухудшилось качество операций. Мы то и дело сталкивались с самыми разными постоперационными осложнениями. Раздавались жалобы на невыносимые боли в спине. Мы с доктором Тессларом бессчетное количество раз обращались к доктору Кельно, прося его зайти к своим больным. Он не обращал на нас внимания.

— Теперь мы должны вернуться, — ровным и спокойным голосом сказал Баннистер, — к некоей ночи в середине октября 1943 года, когда вас пригласили в кабинет Восса в пятом бараке.

— Я помню ее, — прошептала она, и глаза ее заволокло слезами.

— Что произошло в эту ночь?

— Я осталась с Воссом наедине. Он сказал, что Берлин нуждается в более обильном поступлении информации о его экспериментах и он расширяет их. Ему нужно большое количество врачей, и он направляет меня в операционную.

— Что вы ответили?

— Я объяснила ему, что я не хирург. Он ответил, что я буду давать наркоз и ассистировать. У доктора Кельно и доктора Лотаки вечно возникают сложности с пациентами, которые им не подчиняются.

— И что вы ответили?

— Я сказала, что не буду этого делать.

— Вы хотите сказать, что отказались?

— Да.

— Вы отказали полковнику СС, у которого была возможность отправлять людей в газовые камеры.

— Да.

— И какова была реакция Восса?

— Он стал орать привычные ругательства и приказал мне на следующий день явиться в пятый барак и быть готовой к операциям.

— И что затем?

— Вернувшись в свою каморку в третьем бараке, я все обдумала и приняла решение.

— Какое?

— Покончить с собой.

В мертвой тишине зала раздалось несколько сдавленных всхлипов. Адам Кельно вытер вспотевшее лицо.

— И как вы это собирались сделать?

Она медленно расстегнула пуговицы блузки, обнажив верхнюю часть груди и вынула медальон на цепочке. Открыв его; она вытряхнула из него пилюлю и показала ее.

— У меня была таблетка цианида. Я храню ее как память до сегодняшнего дня. — Она смотрела на пилюлю так, как, должно быть, разглядывала ее тысячи раз.

— Можете ли вы продолжать, доктор Вискова? — спросил судья.

— Да, конечно. Я положила ее на деревянную доску на козлах, которая служила мне столиком, вырвала листок из блокнота и написала прощальную записку доктору Тесслару и доктору Парментье. И тут открылась дверь. Вошла доктор Парментье и сразу же увидела таблетку.