Леон Юрис - Суд королевской скамьи

— Ясно. Итак, время от времени вас с доктором Лотаки вызывали в пятый барак для извлечения омертвелых яичек и яичников.

— Да.

— Как часто это повторялось?

— Восемь или десять раз. Во всяком случае, не больше дюжины. Не знаю, как было у доктора Лотаки, но, скорее всего, так же.

— Вы ассистировали ему?

— Несколько раз.

— И примерно сколько операций проводилось во время тех восьми или десяти случаев, когда вы посещали пятый барак?

— О, всего лишь одна или две.

— Но не десяток?

— Нет, конечно, нет.

— И не сотни?

— Нет.

— Удалось ли вам добиться прекращения экспериментов?

— Не в полной мере, но наше отношение к ним было достаточно хорошо известно, так что Восс был вынужден ограничиться лишь тем количеством экспериментов, чтобы оправдывать перед Берлином существование центра.

— Заходил ли в пятый барак доктор Тесслар в то время, когда вы там оперировали?

— Нет, никогда.

— Никогда? Ни одного раза? Он никогда не видел, как вы оперируете?

— Марк Тесслар никогда не видел меня за операционным столом.

Хайсмит что-то пробормотал про себя, чтобы дать суду время оценить сказанное.

— Никогда, — повторил он, перебирая бумаги на столе. — Значит, получив полную поддержку своих коллег, вы в ходе более чем двадцати тысяч других операций провели лишь около двух дюжин этих совершенно необходимых оперативных вмешательств?

— Да. Мы всего лишь извлекали органы, пораженные рентгеновскими лучами. Мы опасались, что иначе они могут привести к опухолям, а потом и к раку. И в каждом отдельном случае я настаивал, чтобы ход операции фиксировался в медицинских документах.

— К сожалению, — сказал сэр Роберт, — они потеряны безвозвратно. Мы не можем заглянуть в них. Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, каким образом проводились эти операции?

— Видите ли, жертвы были в таком состоянии, что мне приходилось прилагать титанические усилия, успокаивая их и убеждая, что мои действия пойдут им только на пользу. Я должен был спасти им жизнь. Я прилагал все свое умение нхирурга и пользовался лучшими обезболивающими препаратами.

— Кстати, об обезболивании. Вы, конечно, знаете, что часть обвинений, выдвинутых против вас ответчиком, гласит, что вы не пользовались им.

— Это ложь от начала до конца.

— Можете ли в таком случае рассказать, к какого рода анестезии вы прибегали и как она действовала.

— Да. Когда операционное поле размещалось ниже срединной линии, я предпочитал прибегать к спинномозговой инъекции, а не к введению обезболивающего препарата через дыхательные пути.

— Придерживались ли вы этой методики в Варшаве, Лондоне и Сараваке?

— Да, и очень часто. Спинномозговая инъекция гораздо лучше расслабляет и, как правило, сопровождается меньшей кровопотерей.

— Прибегали ли вы к чьей-либо помощи при подобных инъекциях в Ядвиге?

— Я проводил их сам, потому что у нас не хватало опытных специалистов. Сначала я. делал предварительную инъекцию морфия, чтобы лишить чувствительности окружающие ткани, а потом проводил пункцию.

— Означало ли это, что пациент испытывал сильные боли?

— Нет, только легкий укол, когда за дело брался специалист.

— Где вы обезболивали пациентов?

— В операционной.

— Что вы можете сказать о послеоперационном уходе?

— Я сказал Воссу, что должен вести этих пациентов, пока они полностью не оправятся, и он согласился.

— И вы продолжали навещать их?

— Да, каждый день.

— С какими сложностями вам приходилось сталкиваться?

— Отсутствие нормальных условий для послеоперационного выхаживания и скудость оборудования в Ядвиге. В наших случаях ситуация осложнялась психологической травмой от удаления половых желез, но мои пациенты были счастливы, что остались в живых; меня тепло встречали, и я видел, что к ним возвращается радость жизни.

— И все они выжили, не так ли?

— Никто не скончался в результате необходимой для их спасения операции.

— Благодаря вашему мастерству и уходу, а также отношению к ним после операции?

Томас Баннистер неторопливо поднялся.

— Не задаете ли вы свидетелю наводящие вопросы, сэр Роберт?

— Я приношу извинения своему ученому коллеге. Позвольте изменить формулировку вопроса. Делали ли вы еще что-то особенное для этих своих двадцати пациентов?

— Я приносил им дополнительное питание.

— Давайте переключимся на другую тему. Доктор Кельно, вы были членом подпольного движения?

— Да. Я был участником подпольного национального, а не коммунистического движения. Я польский националист.

— То есть в лагере были два подполья.

— Да. Едва оказавшись в Ядвиге, националисты начали сплачиваться. Мы организовывали побеги. Мы поддерживали контакты с национальным подпольем в Варшаве и по всей Польше. Мы занимали ключевые посты в больнице, на радиозаводе, в администрации, что позволяло нам добывать продукты и лекарства. Мы собрали собственный радиоприемник.

— Сотрудничали ли вы с коммунистическим подпольем?

— Мы знали, что коммунисты планируют захватить власть в Польше после войны, и много раз они передавали наших товарищей в руки СС. Мы должны были быть очень осторожны с ними. Тесслар был членом коммунистического подполья.

— Чего еще вам удалось достичь в подпольной деятельности?

— Мы старались улучшить условия содержания, добывая пищу, лекарства, следя за санитарным состоянием бараков. В основном в силу того, что на заводах вне пределов лагеря работало больше двадцати тысяч заключенных, и им удавалось похищать и приносить в лагерь то, что было нам необходимо. Так мы получили вакцину, которая предотвратила в лагере эпидемию тифа.

— Можете ли вы предположить, что таким образом вы спасли многие жизни?

— Да.

— Тысячи?

— Не могу определить.

— Кстати, сэр Адам. Вы упоминали, что у вас был радиоприемник для связи с внешним миром. Где вы его прятали?

— В моем хирургическом отделении в двадцатом бараке.

— Хм-м-м, — пробормотал Хайсмит. — Как складывался ваш день в Ядвиге? — продолжил он.

— Я работал двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю. После обычного приема пациентов, которых нам присылали эсэсовцы, мы продолжали работать в хирургической и в палатах. Время от времени мне удавалось соснуть часок-другой.

Абрахам наблюдал за реакцией суда, перед которым сэр Роберт и Адам Кельно выкладывали горы примеров возвышенного героизма, отваги и самопожертвования. Он посмотрел на О'Коннора, углубившегося в бумаги, на Баннистера, который сидел расслабившись, отмечая каждую интонацию свидетеля. Рядом с ними лихорадочно вела записи секретарша Александера Шейла Лем. За соседним столиком постоянно сменялись стенографисты. Специальные места в рядах прессы были отведены судебным репортерам «Таймса», которые все имели юридическое образование. Их почти зажимали в угол иностранные журналисты, прибывающие в зал суда.