Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

Деятели освободительного движения месяцами сидели под арестом — ели полицейский «аш-е-кэшк» и задыхались в спертом воздухе темных камер.

Военное положение действовало вовсю. Каждый день людей группами отправляли в тюрьму. За что — никто не знал. Зачастую лишь за то, что где-нибудь в обществе они высказывались против «договора», сказали что-нибудь о действиях английских войск или назвали насилием арест без суда целой группы казвинцев. В других городах происходило то же самое. Но в свое время, при царском режиме, русские занимались насилиями и всякими зверствами открыто и грубо. Их более цивилизованные преемники, нисколько не уступавшие им по части безобразий и гадостей, делали это очень «дружески», вечно повторяя о своей дружбе. Каждый день «Рейтер» возвещал миру о сожалениях лорда Керзона об Иране, точно желая успокоить волнующихся патриотов.

Это было время, когда человек, желавший запугать друго-го, говорил: «Смотри, я знаю, ты против «договора». Донесу, и тебя посадят в тюрьму».

И если у этого несчастного были жена и дети, которых нужно было содержать, ему приходилось молчать или просить извинения, чтобы не попасть в тюрьму.

Кабинет держался уже около двух лет. И только к концу этого срока перемены в международной политике и успехи русской революции начали подавать людям надежду, что, если они сами не смогут избавиться от этих цепей, их избавит сама судьба. Так и вышло.

В ту ночь, к которой готовился Ферох, в Баку организовался революционный комитет. Ферох тоже участвовал в его организации. Членов было всего шесть человек, все одетые по-кавказски, с маузерами и револьверами у пояса. Когда Ферох вошел, товарищ Дж... сказал, обращаясь к собравшимся:

— Товарищи, рекомендую вам... это тот, с кем я говорил три дня тому назад. Он нам сочувствует.

Присутствующие с интересом разглядывали Фероха. Он сел в уголке.

Тогда товарищ Дж... встал и на персидском языке, перемешанном с тюркским, обрисовал современное положение Ирана и сообщил последние сведения. Потом он сказал:

— Скоро мы; вооружившись, отправимся в Иран. Но, прежде чем приступить к делу, я хочу выяснить, все ли мы единодушны?

Наступило молчание. Потом из среды присутствующих поднялся молодой человек лет двадцати семи и голосом, прерывающимся от гнева, сказал:

— Я удивляюсь вопросу нашего уважаемого товарища. Я не думаю, чтобы среди нас могли найтись люди, которые были бы против этого. Всем нам известно положение Ирана, все мы ненавидим существующий там порядок, считаем нужным его изменить и тем спасти родину.

Товарищ Дж... спокойно сказал:

— Я только это и имел в виду. Теперь я вижу, что разногласий нет. Однако, сравнивая положение в Иране с положением в других странах, мы видим, что идеи, пользующиеся распространением в других странах, до сих пор еще не популярны среди иранцев. Ввиду этого я предлагаю товарищам дать здесь клятву, что они сочувствуют революции, которая не имеет целью насилие, а направлена лишь против врагов просвещения и свободы народа.

Среди присутствующих поднялся легкий ропот. Каждый обменивался мнением со своим соседом. Становилось очевидным, что, по крайней мере, двое среди них не были с этим согласны.

Но в этот момент они ничего не сказали. И все, поднимаясь один за другим, горячо поклялись в своем сочувствии общему делу. Только у тех двоих проскальзывала неуверенность, и, когда они произносили клятву, голос их дрожал. По предложению товарища Дж... поднялся и Ферох. Выступив вперед, он сильно ударил по столу и сказал:

— И я клянусь отдать все силы для спасения родины и для расправы с ее врагами и насильниками.

Его юное лицо отражало глубокую решимость. Казалось, что в этот короткий момент произнесения клятвы он вновь пережил все свои прошлые муки и испытания.

Через час заседание закрылось. Было решено через три дня собраться вновь, чтобы выслушать сообщение товарища Дж... о принятых им практических мерах.

В этот вечер Ферох возвращался к себе с другими мыслями. Все эти два с половиной года он считал себя слишком слабым и уже отчаялся думать, что он когда-нибудь будет в состоянии осуществить свою месть.

Ферох всегда видел перед собой любимую Мэин, вспоминал ту ночь, ночь в Эвине, когда он держал ее в объятиях, вспоминал сладкие часы, проведенные с ней на садовой стене. Он знал, что все это уже неповторимо. Но разве не мог он пережить с ней в будущем еще более сладкие часы? Бедняга верил, что Мэин жива и ждет его. Он невольно трепетал при мысли о том, что, когда они вновь встретятся. Мэин придется выбирать между ним и отцом. А что, если она выберет отца? Но что-то говорило ему, что когда Мэин узнает, на какую гнусность оказался способен господин Ф... эс-сальтанэ, она откажется носить имя этого отца.

Через три дня состоялось новое заседание, на котором товарищ Дж... сообщил, что практическая работа развивается и что скоро можно будет приступить к действиям. В его распоряжении имелось три больших судна и шесть тысяч людей. Товарищ Дж... предложил высказаться относительно срока выступления, и после недолгих прений было решено через три дня, т. е. двадцать седьмого Шаабана, двинуться по направлению к Энзели.

На первом судне находились члены комитета и офицеры, избранные из числа добровольцев. Образовав генеральный штаб, они обсуждали дела.

Утром двадцать девятого корабли остановились на расстоянии выстрела от Энзели и Казьяна и тотчас же для открытия военных действий подвергли Казьян бомбардировке.

Расположенные в этой местности английские войска были охвачены паникой. Скоро от берега отделилась лодка с белым флагом, посланная к кораблям для переговоров. Мы не знаем, какие переговоры происходили между сидевшими в лодке и революционерами, известно только, что после возвращения лодки английский генерал отдал приказ об отступлении, и английские войска очистили Энзели и Казьян. И так как центральное правительство также не имело в Энзели и Казьяне своих войск, революционеры высадились, и, не встречая никакого сопротивления, приступили к действиям. «Дерзновенный» премьер, не ожидавший ничего подобного, был совершенно растерян. События застали его врасплох и показали ему, к каким результатам приводит самоуправство и сопротивление воле народа. Весть о событиях вызвала в столице одновременно и радость и тревогу. Радость — потому, что все поняли, что самоуправству премьера пришел конец, а тревогу — потому, что действия революционеров вызывали опасения. Посыпавшиеся из центра телеграммы не удержали революционеров от их намерений, и правительство, бившееся в последних судорогах, не получило от них никакого ответа. Овладев Энзели, революционеры двинулись в Решт. По приказу своего генерала, английские войска, спрятав где-то свои боеприпасы и снаряжение, отступили.