Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

Стучавший сказал еще громче:

— Ну, вот этот самый Хаджи Мехди держит у себя оружие и должен его сдать.

Хаджи-ага приоткрыл дверь, думая как-нибудь успокоить этого человека, и вдруг увидел у ворот того самого казачьего офицера, которого ночью видел во сне, и с ним двух казаков. Хаджи побледнел. Зная, что значило в эти дни сопротивляться требованиям казаков, он сказал с чрезвычайным смирением:

— Сэркар, какое у меня оружие, я купец, кишками торгую.

Офицер сердито сказал:

— Ладно, эти разговоры ни к чему. Я командирован произвести в доме обыск. Предупредите скорей ваших женщин, чтоб надели чадры, чтоб мы могли приступить к делу.

Боясь, что они откроют его деньги и заберут их, Хаджи принялся канючить, но так как это не помогло, он, повернувшись, лицом к дому, с огорчением крикнул:

— Азиз, Секинэ-ханум, накиньте чадры. Какой-то нечестивец тут на меня наговорил...

Азиз и Секинэ быстро приоделись, и офицер с казаками вошли во двор. Что особенно поразило Хаджи-ага, это то, что офицер, по-видимому, был отлично знаком со всеми уголками дома. Не нуждаясь в провожатом, он сразу направился в кладовую.

«Все сообщил проклятый доносчик», — подумал Хаджи-ага и, бледнея еще больше, побежал за офицером.

— Нет у меня оружия. Вот после обыска увидите, что напрасно обидели честного мусульманина.

Офицер не обращал на него внимания. Он поднялся в верхнюю комнату, где была спальня Хаджи. Хаджи заволновался. При мысли о том, что посторонний человек увидит его постель, хранившую следы возни, и честь его жены окончательно погибнет, он закричал:

— Туда нельзя. Постороннему нельзя туда. Мусульмане мы, наконец, или нет? Где же наше мусульманство?

Повернувшись к нему, офицер гневно сказал:

— Замолчи.

Увидя его сверкнувшие гневом глаза, Хаджи струсил и молча отступил. Офицер вошел в боковую комнату и велел казакам спуститься вниз и оставить его одного с Хаджи-ага.

Тогда он сказал:

— О мусульманстве беспокоишься? Так ты мусульманин?

— Эста-ферулла, — сказал Хаджи, — что вы изволите говорить? Сомневаетесь в моем мусульманстве?

Молодой человек все так же гневно продолжал:

— Ты, видно, меня до сих пор не узнаешь?

Хаджи ответил:

— Я и то думаю, что имел честь... встречались где-то, а где, вот и не припомню. Где это, в самом деле, я имел счастье вас видеть?

Офицер с еще большим гневом сказал:

— Брось свои фокусы: мы знакомы.

На этот раз Хаджи ближе присмотрелся к офицеру. И вдруг, точно глядя сквозь этого офицера с измученным лицом, увидел перед собой Фероха, сидящего напротив него в квартире хезрет-э-ата, как в тот день...

Сердце в нем упало. Через четыре года, да еще в такие дни, перед ним стоял владелец этого дома в казачьей форме.

Однако, так как он бывал во всех переделках и, как говорится, был достаточно «толстокож», он не сдался. Надеясь на незыблемость купчей крепости с подписью хезрет-э-ага, он, придав себе смелости, сказал:

— В самом деле. Теперь я вас узнал. Вот дела! Где же это вы все это время изволили быть? Ах, ах, нехорошо, нехорошо. Даже не известили о приходе, мы бы чего-нибудь приготовили.

Видя, что Хаджи-ага, прячась за эту невозмутимость, затушевывает правду, Ферох грубо отрезал:

— Хаджи, лицемерие и жульничество в сторону. Меня не проведешь.

Эти слова вывели Хаджи-ага из себя. Воскликнув: «О, пророк!», он закричал:

— Где вера, где совесть? Всякий невежественный желторотый парень может мне, Хаджи, говорить «жульничество и лицемерие».

И он хотел уже было бежать во двор. Но Ферох взял его за воротник.

— Хаджи, — спокойно сказал он, — я тебе говорю: лицемерие и жульничество в сторону.

Хаджи не успокаивался. Он все кричал и протянул даже было руку, чтобы взять Фероха за горло. Но тот приставил к сердцу Хаджи дуло маузера, И Хаджи успокоился.

Теперь, дрожа за свою жизнь, он заплакал.

— Послушай, — сказал Ферох. — Три года тому назад ты за двести туманов завладел моим домом, выгнал Баба-Гейдара и мою кормилицу.

— Хаджи-ага перебил его:

— У вас неверные сведения. Дом продали. Вот купчая с печатью хезрет-э-ага.

— Ну, ты о купчей не болтай. Сам знаешь, каким способом ты ее получил.

— Вы не оскорбляйте хезрет-э-ага; что бы там ни было, а он мусульманин, — ответил Хаджи.

Ферох опять закричал:

— Хаджи! Лицемерие и жульничество в сторону!

Хаджи-ага присмирел. Ферох продолжал:

— Сейчас же убирайся из дому со всем своим семейством.

Услышав эти слова и вспомнив о затраченных деньгах, Хаджи-ага сказал себе:

«Как бы не так. Так я и позволю забрать свой дом».

И, позабыв о маузере, закричал:

— Поистине у вас ни стыда, ни совести нет. Воображаете, что стали казаком, так теперь и жизнь и имущество всех мусульман в вашей власти? Хотите меня из моего собственного дома выгнать?

Домашние Хаджи-ага, давно слышавшие крики, теперь решили, что офицер, должно быть, убивает Хаджи-ага, и бросились в верхние комнаты.

Хаджи-ага жалобно завопил:

— Вот какие времена пришли. Вы слышите? Этот господин явился сюда и гонит нас из дому.

Жены хором закричали:

— Это еще что такое?

Ферох стоял спокойно, делая сердитое лицо, а внутренне смеясь над штучками Хаджи-ага, в то время как жены, узнавшие, чего добивается Ферох, набросились на него, готовые проткнуть его шпильками своих чаргадов. Но дуло маузера внушило и им спокойствие.

Тогда Ферох позвал казаков, и те взяли Хаджи-ага под руки. Хаджи завыл. Видя, что силой не возьмешь, и он и жены начали плакать. Голям-Али, не понимая, в чем дело, тоже завыл.

Хаджи-ага сказал Фероху:

— Если нас не жалеешь, так хоть безгрешное дитя пожалей. Наконец, мало-помалу, Хаджи все-таки понял, что с ним не шутят. Новый облик Фероха говорил ему, что с домом придется расстаться. Но как можно было согласиться на это? Он любил этот дом, который был для него дороже собственных глаз. Он как раз недавно думал, что, когда Голям-Али исполнится шестнадцать лет, он женит его и поселит здесь его жену, да заодно и сам решил посвататься к дочке доктора Н... оль-Молька и тем умножить свое семейство.

И вдруг все рушилось.

Но Хаджи все еще не мог решиться.

— Ты, кажется, не понимаешь, что я говорю? — сказал Ферох. — Сейчас же очисти дом и уходи.

Хаджи плакал горькими слезами. Как так? Расстаться с этим прекрасным, очаровательным домом, вновь вернуться в старый дом в Мелек-Абаде? Да, кроме того, он считал себя истинным хозяином дома: ведь у него же была купчая, ведь и Адлийе засудило претендента, стало быть, дом его. Ведь и сам ага подтвердил, и Адлийе тоже не без основания отвергло все претензии. Нет. Он свято верил, что дом его. Дом до такой степени казался ему своим, что он иногда говорил себе:

«Хотя он и был не мой, но, должно быть, когда-нибудь принадлежал кому-нибудь из моих мазандеранских предков». Хаджи собрал свои последние силы: