Мортеза Каземи - Страшный Тегеран

Няня с ребенком приходила всегда в девять часов. Сегодня она опаздывала, было уже больше девяти.

Сначала Эфет не обратила на это особенного внимания. Но, когда прошло лишних полчаса, она забеспокоилась и хотела уже идти к телефону, спросить, в чем дело, как открылась дверь и вбежала няня Мэин, торопливо комкая свой «рубендэ», из-за которого выглядывало ее лицо, озаренное радостью, но ребенка с ней не было.

Эфет с беспокойством спросила:

— Где он?

Та спокойно и со смехом ответила:

— Сегодня нашлось получше место, куда ему пойти.

Удивясь еще больше, Эфет сказала:

— Отвечай, как следует. Почему не привела ребенка?

Кормилица сказала:

— Он сегодня пошел на свидание с отцом.

Странно прозвучала в ушах Эфет эта непонятная фраза. В крайнем удивлении она потребовала объяснений.

Старушка радостно объявила:

— Ну да, сегодня ночью пришел его отец и взял к себе.

В тот день, накануне которого казаки пришли в Тегеран и, как им казалось, завоевали его, в день, когда ашрафы «милостью божьей» и ашрафы милостью иностранцев должны были выпустить народ из своих лап, в тот день, когда этот темный народ, наконец сообразил, что можно и ашрафов взять за загривок, а заодно заграбастать и ахондов с сеидами и заставить их вкусить тех «будущих мук», перед которыми они притворно трепетали, в тот самый день, когда всевозможные «фавориты», сибаритствующие вельможи и всякие «столпы политики», не смыслящие ни аза ни в политике и ни в чем другом, «съезжались» друг за другом в тюрьму, в квартале Казвинских Ворот, в доме со скромной синей калиткой, на перекрестке «Начальника Канцелярии», тоже происходило что-то вроде съезда.

Туда сходились самые разнообразные лица из «среднего» класса. Большинство их походило на представителей тегеранской «шикарной» молодежи и на служащих государственных учреждений. Но были здесь и люди торгового сословия, носители чалмы цвета «сахарного песка c молоком» и какие-то личности с худыми шеями, торчавшими из слишком широких воротников их сэрдари. Даже самый внимательный наблюдатель, глядя на эту разномастную публику, не смог бы определить, для чего сошлись вместе все эти люди.

Тот, кто захотел бы проследить за входящими сюда людьми, увидел бы, что за дверью их встречал молодой — слишком молодой — слуга, черноглазый, с каштановыми кудрями и, приветствуя входящих, говорил:

— Пожалуйте прямо, на второй двор, а там — налево.

Было несколько странно, что некоторые из входящих — должно быть, давно уже знакомые с юным слугой — почему-то щекотали его под подбородком.

— Как живешь, Ахмед? Наши собрались?

И Ахмед с улыбкой отвечал:

— Да, ага, все пожаловали.

С левой стороны второго двора, который был гораздо больше первого, находился флигель с большим залом. Так как была зима и было холодно, стекла «ороси» были спущены донизу. Сквозь стекла видны были две отдельные группы людей, сидящих кружком. Иногда то из той, то из другой доносились возгласы:

— Еще пять кран, только пять кран!

Иногда кто-нибудь из гостей необычно возвышал голос, и тогда хозяин дома, широкоплечий человек в мундире офицера старой армии, тихо говорил:

— Сударики мои, во время игры прошу держать себя спокойно. Во-первых, кричать запрещено, а, во-вторых, сегодня даже и опасно. Если я созвал приятелей поиграть, это вовсе не значит, что я позволю позорить себя и свой дом.

Тогда из среды гостей слышались сочувственные замечания:

— Дядя Хусэйн прав. Шахзадэ, когда играешь, будь приличен!

Каждый из этих кружков состоял, приблизительно, из восьми человек. Собрание только что открылось, и почтенные собеседники не успели еще «развоеваться». Даже платье у всех было еще в порядке. Через несколько часов они имели уже совсем другой вид.

Впрочем, и теперь игра, начавшаяся с час тому назад, шла оживленно. Кучки ассигнаций из карманов играющих перешли уже на стол и лежали перед ними в шапках и в чалмах. В одном из двух кружков сидели двое в чалмах — сеид с маленькой черненькой бородкой и ахонд с бородой, выкрашенной хной, какой-то толстяк, про которого говорили, что ему не везет, и рядом с ним сухощавый человек, лицо которого возвещало, что он большой плут, затем юный фоколи с бирюзовыми и алмазными перстнями на руках, рябой брюнет в меховой шапке и, наконец, базарный торговец, неизбежный «сахарный песок с молоком».

Ахонд с крашеной бородой в белой чалме сказал:

— Мой банк! В банке пять кран. Только пять кран!

Черномазый в меховой шапке, сидевший напротив него на корточках, тотчас же, нагнувшись, потянулся к ящику с картами движением орла, тянущегося к падали.

В этот момент кто-то из сидящих вокруг на стульях тихонько толкнул ахонда носком ноги в спину. Ага-шейх тотчас же понял, в чем дело, и сказал черномазому:

— Хезрет-э-валя, надо свадебку устроить.

Черномазый в барашковой шапке, которого называли «хезрет-э-валя», спросил:

— Почему ты, не берешь карты? В чем дело, не понимаю. И снова ахонда толкнули сзади. На этот раз ахонд обернулся к сигнализировавшему приятелю и сказал:

— Что это ты, батюшка, толкаешься? Нам нечего стыдиться: мы все прямо скажем. Хезрет-э-валя, миленький, конечно, ты меня ни разу не накрыл, а все лучше, если денежки на стол. Возложим их друг на дружку — свадебку устроим.

С этими словами ахонд, носивший титул N... эс-шарийе, возвещавший, что он один из столпов священного закона, вытащил из кармана кошель, — один из тех кошелей, в которых, как думают верующие, не содержится ничего, кроме четок, печати и кусочка священной глины из Кербела, — извлек из него ассигнацию в двадцать пять туманов и швырнул ее в середину кружка.

Тогда и шахзаде, ворча про себя:

— Ну, что еще за разговоры! Ведь я же тебе доверяю, — вытащил кредитку в пятьдесят туманов и положил ее на бумажку ахонда. У присутствующих заблестели глаза. Взгляды приковались к бумажкам.

Стали тянуть карты. Шахзадэ попросил карту. Ахонд, бойко вытянув карту, тотчас же спросил:

— Шахзадэ, может быть, хочешь переменить?

— А за сколько? — недоверчиво спросил шахзадэ.

— Семь!

Но шахзаде вздернул плечами и подзадорил шейха:

— Ладно, бери карты.

Через две минуты, после уморительных манипуляций шейха с картами, их открыли. Было поровну — двойки. Из второй руки шахзадэ выложил перед шейхом девятку — из шестерки и тройки.

Ахонд переменился в лице: пропали четыре тумана, собранные чтением страстей великомучеников!

Игра развертывалась. Шахзадэ то брал, то проигрывал. Около четырех часов по закате солнца банк снова перешел к шейху, и шахзадэ, бывший контрпартнером, проиграл подряд три раза. На четвертый раз он совсем было собрался выиграть, но опять проиграл. Рука шахзадэ потянулась в пятый раз за картами. Но на этот раз ахонд, не ожидая, пока его подтолкнут, сказал: