Абузар Айдамиров - Долгие ночи

Мачиг сидел, обхватив голову руками. Он не торопился обратно в лагерь — тяжело, невыносимо было смотреть на измученных голодом и болезнями людей. Бежать хотелось, куда глаза глядят.

А куда бежать — кругом все чужое: город, земля, люди. Одно и осталось — уединиться где-нибудь и помечтать. Мачиг и тому рад. Бурная река, что бежала внизу, напомнила Аксай, а далекий хребет — родные Черные горы. Нет, почему же ему не сиделось дома? Родной аул, родные горы, всех близких оставил и сюда вот приехал. А жена предупреждала, люди предостерегали. Все говорили: "Мачиг, у тебя есть плечи, а на плечах имеется голова. Подумай!" Нет, не подумал старый ишак. Плечи-то были.

На плечах сидела голова, наполненная чужими мыслями… И Мачиг приехал.

"Помнишь, Мачиг…" Эх, Данча, Данча… Ну как же не помнить.

Тот день на базаре в Орза-Кале… И товарища твоего Алху…

Горячий он был, словно пламя. Кричал, дураками называл тех, кто едет. Правильно называл. И я дурак был. Глупее старого ишака.

Но и ты, Данча, приехал сюда. Ладно, тебя старшие заставили.

А его, Мачига, никто не заставлял. Сам решил. Нет, шайтан попутал. Семью увез, теперь ее почти и нет. Четверых Аллах забрал. Как тогда Зазу плакала! А самая младшая? Какой она крик подняла. Мачиг и сейчас его слышит, никогда не забудет.

Теперь Зару скоро умрет. Мачиг подумал об этом спокойно, и ничего в нем не шевельнулось. Казалось, он давно уже смирился с таким исходом. И если, придя домой, застанет Зару мертвой, то не опечалится, а наоборот, подумает, что так для нее даже лучше. Но закипит внутри и ударит в голову сознание того, что никто другой, а только он виноват во всем и смерть всех его детей лежит теперь на его совести. И страшнее такой вот пытки Аллах придумать не мог.

Мучительно видеть страдания Зару, как она тает, угасает на глазах. Сердце Мачига словно сжимали раскаленными щипцами.

Кюри стал мрачнее черной тучи и теперь избегает его. Если и разговаривает, то через силу… Что же, он прав, Мачиг сына не осуждал…

Ах, какой большой и великий человек этот Мачиг! Настоящий мужчина, хозяин, глава семьи… Пять слов произнес в родном доме у родного очага он в ту ночь. Всего только пять. А сколько жизней унесли эти пять слов? Лучше бы ты, Мачиг, оставался тогда маленьким и незаметным Мачигом, а не большим и великим…

"Помнишь… Мачиг…"

Данча, Данча… Мачиг, печально качая головой, смотрел вниз на реку и видел… Аксай…

Вот так сидел и думал несчастный Мачиг. Думал о том, что принесет день следующий. Ясный, солнечный, южный для местных жителей, но хмурый и беспросветный для него и для его земляков.

Над тем же думали и все переселенцы. А вот правительства двух государств не спешили с решением судьбы отверженных. Летели письма: Стамбул — Тифлис — Петербург. И обратно. Без конца…

Было среди них и такого содержания:

"Эрзерумскому вали [93] Вали — правитель. В данном случае — губернатор области (турецк.). Императорскому Комиссару генералу Нусрет-паше.

Господин Комиссар!

Я узнал, что одна часть эмигрированных чеченцев должна жительствовать в Ване, Муше и Джиджи. Устройство чеченцев в этих местностях противоречит точной статье, заключенной нашими уважаемыми правительствами. Вследствие этого устройства, содержание которого было сообщено официально кавказским властям его сиятельством генералом Игнатьевым, министром России в Константинополе, эмигрированные чеченцы должны быть колонизированы за Эрзинганом и Диарбекиром. Кроме того, Ван, Муш и Джиджи ближе к нашей границе. Я должен официально протестовать против устройства чеченцев в указанных местах, а также вообще против всякой колонизации чеченцев в пашалыках, пограничных с Россией, таких, как Трапезунд, Карс, Ван, Баязет. Ибо в таком случае колонизация будет иметь более близкое место к нашей границе, чем Диарбекир или Эрзинган. Ни одна партия еще не покинула Эрзерум, почему я и спешу доставить Вашему Сиятельству сие разъяснение.

Русский комиссар капитан Зеленый.

24 июля 1865 года. Карс".

В центре лагеря расположилась квадратная площадка. Это — майдан. На нем каждую пятницу все взрослое население лагеря одновременно становилось на намаз. Здесь же заседал Совет и вершился суд.

На третий день после возвращения делегации из Диарбекира на майдане собрались начальники отрядов, члены Совета старейшин, выборные от аулов и до захода солнца совершили предвечерний намаз.

Теперь в лагере был установлен строжайший порядок. Арзу, после того как его единогласно избрали старшим, прежде всего взялся за дисциплину. Каждый тейп имел своего старшего и беспрекословно подчинялся ему. Из всей массы людей Арзу отобрал наиболее здоровых и свел их в военные отряды, которыми командовали тысячные, пятисотенные и так далее. Это войско насчитывало пять тысяч человек.

Сегодня на майдане предстояло решить, что делать дальше: идти ли к Диарбекиру или возвращаться домой. Прежде чем направиться на майдан, старейшины переговорили со своими родичами и узнали их мнение. И вот сейчас расположились, кто на деревянных чурках, кто прямо на голой земле. Сидели тихо, опустив головы.

Арзу еще раз пробежал взглядом по лицам. Вон, в заднем ряду сидит Мовла. Всегда неунывающий, жизнерадостный Мовла. Но в последнее время и у него погасли и уже не искрятся веселым задором светлосерые глаза. Рядом с ним пристроился беспокойный, не в меру горячий Тарам. Чуть сбоку от них — суетливый и неугомонный Гарей, мрачный Касум, степенный и немногословный Довта. И Мачиг не вытерпел, пришел незаметно и тихо, пристроился в самом последнем ряду. Только нет больше среди них верного Данчи. Нет и никогда уже не будет.

— Братья! — Арзу резко вскинул руку, требуя внимания. — Какие вести привезли мы из Диарбекира, вы уже знаете. Земля, выделенная нам султаном, для жизни непригодна. На ней нет ни воды, ни лесов. Это совершенно голые, безжизненные сопки. А что касается обещанных домов, то здесь нас просто обманули.

Никаких домов нет и не будет. Я уверен, если мы окажемся там, то до весны не доживем. Мы все погибнем.

— Не пойдем туда.

— Но сколько можно оставаться здесь?

— Отберем лучшие земли и на них начнем строиться.

— Кто тебе их отдаст?

— Возьмем силой.

— Тогда зачем они нас позвали к себе? Чтобы погубить?

— Тебя лично пригласил турецкий падишах!

— Будь он проклят до седьмого колена!

— Эй, не все сразу. Давайте говорить по одному.

— Все! — отрезал Тарам. — Желающих нет!