Абузар Айдамиров - Долгие ночи

— Но мы же не имеем права вдвоем говорить от имени всего народа, — прервал затянувшееся гнетущее молчание Сайдулла.

— Если вы действительно желаете ему добра, то такое право у вас есть.

— Опять повторяю: строптивая речка не дойдет до моря. Не торопись, Муса. Прежде чем дать ответ, я должен кое с кем посоветоваться.

— Нет, Сайдулла, это уже не мужской разговор. Я открыл вам тайну, за которую меня могут повесить, а потому жду немедленного ответа. Решать вам.

Сайдулла перебирал варианты и мучительно искал выход:

"Восстание? Нет, слишком рано! В Малую Кабарду? Расселиться среди неверных? Народ совсем потеряет свое лицо. Что же остается? Турция?" Ему казалось, он задохнется. Он стремительно заходил по комнате. "Алихану легче. Он молод, а с молодого какой спрос?"

— А как бы поступил ты? — спросил он вдруг в упор, останавливаясь перед Кундуховым и глядя ему прямо в глаза.

— Ушел бы в Турцию.

— Чтобы уподобиться адыгам?! — вскричал Алихан.

Вот этого-то и боялся больше всего Кундухов. Но он предвидел, что такой вопрос ему будет задан, а потому заранее подготовил ответ.

— Адыги в Турции были незваными гостями. Они шли туда толпами, и султан лишь из жалости вынужден был принимать их. Вдобавок ко всему он и его страна не были подготовлены к приему своих единоверных братьев, поэтому адыги оказались в бедственном положении.

— А нас что, ждет там накрытый стол?

— О вас султан даже слишком наслышан. У него сложилось мнение о чеченцах, как о храбрых защитниках ислама. Я ездил в Стамбул к визирю Абдул-Межида Али-паше, к моему хорошему другу. Я встречался и говорил с султаном, поведав ему о трудном положении, в котором вы находитесь. Он очень печалился и обещал чеченцам свою помощь. "Передайте моим братьям по вере, — сказал он мне, — что я не потерплю стонов мусульман под игом гяуров". И просил передать, что если вы согласитесь переселиться в Турцию, то он примет вас с радостью, выделит хорошие земли и окажет помощь в благоустройстве.

Все это звучало слишком неправдоподобно. Да разве султан когда-нибудь помогал чеченцам? Никогда! Не доверяя ни единому слову Кундухова, гости переглянулись.

— Вижу, сомневаетесь! — сказал Кундухов, вставая. — Я понимаю вас.

Он подошел к сейфу, стоящему напротив небольшого письменного стола, и достал из него прокламацию, напечатанную по просьбе Лорис-Меликова в Тифлисе.

— Вот, — сказал он, передавая прокламацию Сайдулле, — читайте сами, что пишет вам турецкий султан.

Сайдулла долго вчитывался в арабский текст, походил по комнате в глубочайшем раздумье и еще раз перечитал прокламацию.

— Твое мнение, Алихан?

— Если верить Мусе и этой бумаге, то Турция, я думаю, явится для всех нас лучшим да и единственно возможным выходом.

— Видит Аллах, я сказал истинную правду, — пожал плечами Кундухов.

— И все же, не так-то просто уйти в Турцию, — не сдавался Сайдулла. — Во-первых, согласятся ли наши люди? А во-вторых, пойдет ли на это царское правительство?

Кундухов рассмеялся.

— Царь ночами не спит, думая о том, что с вами делать. Чеченцы для него, что кость в горле. — Генерал двумя пальцами разгладил пышные усы, что было явным признаком хорошего настроения. — А люди… Они поймут, что иного выхода для них просто не существует. Если даже усомнятся, то их нужно убедить. Пять-шесть тысяч семей все равно удалят из Чечни.

Мне, например, известно даже о решении правительства переправить Кунту-Хаджи и его мюридов из мест его нынешней ссылки в Турцию. В любом случае многим придется распрощаться с родиной. Ведь и шалинское дело еще не закончено. И не следует тешить себя надеждой, что с арестом нескольких главарей оно будет прекращено. Нет, друзья, Турция может дать нам многое. Она позволит сохранить свой язык, веру, обычаи.

Знаю я и то, что правительство уже решило всех мюридов Кунты-Хаджи и малопослушных людей вместе с семьями выселить из Чечни или в Сибирь, или в Малую Кабарду. Куда именно, еще не уточнили.

— В России наши дети станут христианами, — с горечью произнес Алихан.

— Мне почему-то кажется, что власти даже окажут вам помощь.

Ведь ваш уход в Турцию будет добровольным. И для них это будет как бы избавлением от многих забот и неприятностей. О лучшем они и мечтать не могли бы.

— Мне кажется, Сайдулла, — болезненное лицо Алихана исказилось, — что Муса действительно желает нам добра. Я согласен!

— Согласиться не трудно, — неуверенно произнес Сайдулла. — Но речь идет не об одном человеке, а о многих тысячах голодных и оборванных людей. Но поймите, это ведь только бумага! — вдруг выкрикнул Сайдулла. — Бумага! Но где настоящая гарантия тому, что нам здесь обещано? Где?

— Такая гарантия есть.

— Где она, я спрашиваю?

— Разве лично я, Муса Кундухов, не достаточная гарантия для всех вас?

— Ты?

— Да, я!

— Не понимаю. Объясни…

— Я беру на себя личную ответственность за судьбы тех, кто твердо решит переселиться в Турцию. Всех сразу, конечно, переправить мы не сможем. Переправляться придется небольшими группами. Пусть люди берут с собой все имущество, весь скот.

Двигаться будем по суше, через Грузию. Конечно, я не могу защитить людей от смерти и от бед, ниспосланных Аллахом, но довести их до Турции и поселить на выделенных им землях — это в моих силах.

Еда на столе давно остыла, но к ней никто и не прикасался.

Хозяин не настаивал, а гостям было не до еды.

Кундухов продолжал вкрадчиво убеждать и даже уговаривать Сайдуллу. Нет, на легкую победу в своем замысле он не рассчитывал. Но даже сейчас, когда Кундухов пустил в ход все свое красноречие, Сайдуллу еще нельзя было считать окончательно побежденным. И крайне недоверчивый, во всем сомневающийся бывший наиб Шамиля начал уже раздражать генерала своим упрямством. Он словно читал какие-то мысли Кундухова, и они вновь и вновь заставляли его обдумывать каждое слово генерала.

Глаза их встретились.

— Муса, ты сможешь ответить на мой вопрос правдой? — негромко спросил Сайдулла.

Кундухов молча кивнул.

— Считал ли ты, сколько пролито тобой чеченской крови, скольких чеченцев по твоему приказу повесили, расстреляли и отправили в Сибирь?

— Знаю, Сайдулла, много.

— Тогда ответь мне, как мужчина мужчине, почему вдруг ты стал проявлять такую трогательную заботу о нас?

"Тот же самый вопрос задавал мне сначала Лорис-Меликов, теперь и этот. Но отвечать на него мне надо".

— Вы оба вправе задать мне этот вопрос, — с не свойственной его голосу искренностью заговорил Кундухов. Лицо его стало грустным. — Да, на войне я действительно был жесток и на моей совести действительно немало крови многих ваших соотечественников. Вы знаете об этом даже лучше, чем я.