Ирина Головкина (Римская-Корсакова) - Лебединая песнь

Олег, который оказался ближе всех, поспешно подошел. «В последний раз возьму, обниму, стисну!» – подумал он, отгибая одеяльце и поднимая теплый комочек. Спутанная головка с розовыми щечками упала к нему на грудь, ребенок что-то прошептал, не открывая глаз. Олег отвел рукой темную прядку с его лба и поцеловал кудрявую головку, пока женщина с профессиональным азартом перетряхивала простынки и одеяльце. Темные глаза ребенка открылись:

– Па-па…

– Мальчик мой! – ответил Олег и сжал обеими руками маленькое тельце.

Славчик посмотрел на гепеушников:

– Дяди! Зачем дяди?

В эту минуту женщина вытряхнула из-под подушки плюшевого зайца и отшвырнула его.

– Зая упа, – и ручка ребенка протянулась к игрушке.

– Ничего, зайка не ушибся, зайка у нас никогда не плачет, – сказал Олег и прибавил на ухо ребенку: – Покажи, как ты умеешь обнимать папу.

Крошечные ручки в перетяжках обхватили его шею, а губки прижались к щеке.

– Oh, mon Dieu! – простонала со своего места француженка.

– Дай мне его, – проговорила Ася и протянула руки к ребенку. И что-то надтреснутое, странное и больное прозвучало в ее голосе, что Олег разом уяснил ход ее мыслей: она боялась, что ее тоже арестуют, и, понимая, что он прощается в эту минуту с сыном, протягивала к ребенку руки с той же мыслью, не смея двинуться.

– Сидеть на месте! – предостерегающе крикнул на Олега старший гепеушник. Ася уронила протянутые руки. Где будет спать следующей ночью этот ребенок? Может быть, в детском доме? Никогда больше любовь семьи, может быть, не согреет его!

Один из младших сотрудников вошел, спрашивая, как быть со шкафами и стеллажами книг в гостиной и в библиотеке:

– Коли кажинную перетряхивать, мы до следующего вечера отсюда не выберемся, – сказал он.

– Трясите на выбор одну из трех, – сказал старший и велел идти на помощь им старухе, трудившейся теперь над постелями Олега и Аси. Сам же он все время переходил из комнаты в комнату со строгим и важным видом. Хрычко – свидетель без толку толкался вслед за агентами, переминался с ноги на ногу, теребил свой пояс и угрюмо молчал. Ни злорадства, ни ехидства в нем не замечалось и тени – скорее плохо скрываемое сочувствие. Только во время чтения несчастной записки он позволил себе улыбнуться весьма недвусмысленно.

Через некоторое время из соседней комнаты опять вышел агент и сказал:

– Мы обнаружили «леди». Сами, что ли, будете ее раскулачивать? – он необыкновенно твердо выговаривал первый слог слова «леди».

– Что? Леди? Леди! – воскликнула в изумлении Ася.

Теперь дело было уже не в документах, которыми был начинен несчастный манекен… Каким образом секрет этот, так тщательно от всех скрываемый, мог стать известен гепеу? Не сюда ли уходили корнями несчастья этой ночи?

Олег сурово сдвинул брови.

– Ты проговорилась кому-нибудь? – спросил он жену.

– Нет! Нет! – воскликнула она с отчаянием. – Только Леля и Нина! Никто больше не знал! Никто!

– Et ce jeune home? Ce Gennadi? Il a, done, vu [114] – сказала француженка.

– Геннадий Викторович? Ах, да! Он видел, случайно, я не виновата… случайно! Неужели же он! Неужели? – Она схватилась за голову.

– Ася, спокойней, Ася! – сказал Олег.

– Семенов, ты что смотришь? Это что за разговоры! – сказал, входя, старший агент молодому.

Ася приникла головой к спинке стула.

«Последние считанные часы в этом доме, последние! – думал Олег. – Что будет с ребенком? Что будет с Асей?»

Около девяти утра обыск гостиной, спальни и библиотеки был, наконец, закончен.

– Ну, теперь сюда, и будем закругляться, – сказал старший агент, подходя к диванной. Француженка вскочила как ужаленная и загородила вход.

– Ордер на обыск? – спросила она.

– Мы предъявляли ордер еще пять часов тому назад. Вы что, с неба, что ли, свалились?

– Вы предъявляли ордер на комнаты Казариновых и Бологовской, а это моя комната. Я – иностранка.

– Иностранка? Латышка, что ли? Или эстонка?

Такие вопросы неизменно вызывали бурю патриотического негодования со стороны мадам.

– Я – латышка?! Я – француженка, парижанка! Вы ответите за все ваши грубости! – и недолго думая ударила по лицу старшего агента.

– Хватайте эту ведьму! – крикнул тот.

Но Тереза Леоновна уже вошла в раж.

– Только попробуйте! Только прикоснитесь! Вы будете иметь дело с консулом! Сейчас звоню к консулу, сейчас!

– Звоните!

Madame подбежала к телефону и схватила трубку, но едва лишь она назвала требуемый номер, как рука агента легла на ее руку.

– Гражданка, успокойтесь. Никто на вашу безопасность не посягает. Оскорбляете пока только вы. Я настоятельно прошу вас удалиться в свою комнату. Вопрос по поводу вас мы выясним в ближайшие же дни, – и, обращаясь к своему подчиненному, прибавил: – Принести французской гражданке воды.

Мадам оттолкнула воду и с самым воинственным видом прошла в свою комнату и встала перед раскрытой дверью.

– Гражданка, пройдите к себе и закройте дверь.

– Я уже у себя, на свободной территории, и никто не имеет права мною здесь командовать, – возразила Тереза Леоновна. Она была великолепна.

Славчик, проснувшийся снова от шума голосов, потянулся, заворковал и сел на кроватке; но когда он опять увидел «чужих дядей», вдруг нахмурился и затянул жалобную ноту. Один из агентов кивнул Асе в ответ на ее вопросительный взгляд, она подошла к ребенку.

– Агунюшка, мальчик мой! Сейчас мама оденет тебя, а потом согреет тебе молочко. Где наш лифчичек? – Голос вдруг оборвался, и она уткнулась лицом в мягкую шейку ребенка, который топотал по кроватке голыми ножками.

«Это, право, становилось выше человеческих сил, очевидно выдержка моя, в самом деле, железная, если ее хватает даже на это», – думал Олег, глядя на жену и сына.

– Так, – неожиданно громко сказал старший агент. – Ну-с!

Все вздрогнули, сейчас должно было решиться все! Судьба Олега не оставляла сомнений, но вот Ася – уведут или не уведут?

– Гражданин Дашков, приготовьтесь следовать за нами.

У него вырвался вздох облегчения – он один, слава Богу!

Агент повернулся к Асе.

– Можете собрать в дорогу вашего мужа.

Глядя в ее испуганные огромные глаза, Олег сказал, стараясь как можно спокойнее:

– Дай мне, пожалуйста, шерстяной свитер, два полотенца и перемену белья.

Она подошла к нему, она стала надевать на него свитер, наверно, для того чтобы продлить последние минуты. Застегивавшие ему ворот пальчики двигались все медленней и медленней, потом совсем остановились, и она прижалась лбом к его груди. Он поцеловал ручку, лежавшую на его плече.

– Спасибо тебе, дорогая, за любовь, за счастье. Будь мужественна. Тебе предстоят непосильные трудности, моя бедная девочка! Тебя, наверно, вышлют, постарайся всеми силами выхлопотать разрешение, чтобы уехать с Натальей Павловной и с Нелидовыми – репрессия, наверное, коснется и их. Я верю, что ты сумеешь вырастить наших детей. Я хочу, чтобы они знали судьбу своего отца и обоих дедов, чтобы не было этого безразличия, которого я не выношу, чтобы в дальнейшем… ты поняла меня? Ну, поцелуй меня в последний раз.