Ирина Головкина (Римская-Корсакова) - Лебединая песнь

Я была приятно поражена силой убеждения и восторженной верой этой девушки и узнавала частицы собственных заветных мыслей. Мне была чужда лишь эта церковность. Я спросила:

– Да разве в церковной среде найдутся одинаково с вами мыслящие идейные люди?

Она отвечала:

– Великое множество! Надо только уметь видеть, пожелать найти. Иначе в самом деле просидишь в углу всю жизнь в полной уверенности, что вокруг одно лишь ничтожество! Мне вот везет: я только оглянусь – и вижу! Я – жена ссыльного; отец мой погиб в лагере; у меня нет ленинградского паспорта и ни одного метра собственной площади, но я ни за что бы не согласилась уехать из России. Где-нибудь в Америке я задохнусь в безыдейности. Прошлым летом мы с Микой предприняли очень трудное путешествие в Сибирь, на Обь; там в маленьком селении живет один высокообразованный и просветленный человек, ссыльный. Мы нашли его почти умирающим, но успели все-таки многое от него почерпнуть. Мика должен был скоро уехать, так как его отпуск кончался, но я осталась, чтобы помочь чем могу старому христианину при переходе в иной мир. Он дал мне много, очень много знаний по части эзотерического христианства. Он сам был счастлив получить учеников на смертном одре. Он говорил, что видит в этом милость Божию. Он об этом молился, тут то мы и пришли!

Замечательная девушка! Но что она хотела сказать словами «эзотерическое христианство», мне не совсем ясно.

Появились они в хижине, где умирал ссыльный, наверно, так же, как появилось однажды у меня – в высоких сапогах, с рюкзаками за спиной, держась за руки, и обменивались сияющими улыбками… Другие бы на их месте на курорт поехали… Оригинальная пара (без желания оригинальничать!).

6 декабря. Забытый всеми старик в заброшенной хижине молится, чтобы Бог послал ему учеников прежде, чем он отойдет в вечность… Ему прискорбно уносить с собой в могилу богатство своих мыслей. Он молится, а на пороге уже показывается юная пара – «два чела». Сегодня мое воображение во власти этих образов.

8 декабря. Затирает с деньгами. На сверхурочные дежурства не хватает времени, а в долг брать не в моих привычках…

Из каких средств отдавать? Ломбардов боюсь как огня… Остается экономить и экономить… У меня есть Сонечкины драгоценности – серьги Дашковых и перстень с бриллиантом от Надежды Спиридоновны, но я считаю себя не вправе их тронуть. Пианино продать нельзя: Сонечку уже скоро можно начинать учить. Остаток библиотеки – своей и Бологовских – берегу для Славчика. Там есть книги, которые не достать теперь ни за какие деньги, например: Владимир Соловьев, Гумилев, Гофман, Метерлинк, Гюисманс…

Возвращаюсь к тому, что говорила по поводу своей мысли, – она уже величиной с дерево, но может случиться, что я еще обрублю этому дереву ветви и вырву его с корнями.

22 декабря. Две недели провела в больнице имени Раухфуса у кровати Сонечки, она подхватила дифтерию, и так как врач не сумел распознать вовремя, прививка была сделана только на вторые сутки, вследствие чего явилась опасность для жизни; сейчас она, слава Богу, уже миновала. Надеюсь сегодня выспаться после стольких бессонных ночей. Голову так и клонит, глаза слипаются. Горячие щеки… полураскрытый ротик… потный лоб, к которому прилипли колечки волос… Сколько я видела больных и умирающих, но ребенок, выращенный собственными усилиями, такой маленький и очаровательный… Потерять такого ребенка… Какое счастье, что опасность уже позади!

23 декабря. Я на квартире одна. Сонечка еще в больнице, Славчик – у Марины Сергеевны. И чем дольше он там останется, тем безопаснее. Меня же по-прежнему ничто неймет, даже дифтерийная палочка.

Странно, однако, оказаться без детей… Пустота, тишина… Растут и роятся думы, как бывало прежде. Их, видно, плодит и питает именно эта тишина. Олег… В последнее время я думаю о нем гораздо реже… в силу занятости, наверно. Олег – герой моей юности, прошлых и грядущих – воображаемых – битв. Многое изменилось с тех дней и в моей жизни, и в окружающей меня действительности. Я чувствую, что сознание мое неудержимо ширится и растет, точно мне вспрыснули в мозг дрожжи. Мне кажется, это находится в связи с тем отрешением от эгоизма, к которому меня принудили обстоятельства. Многое хочется сказать.

Я девочкой была, когда совершенно самостоятельно нащупала мыслями мистический лик России – великий дух нации в известном ее значении. В те дни представителем его на земле казался мне император, которого я воображала впереди полков на белом коне, на манер Скобелева. Трезвое наше семейство живо вытравило из меня институтские иллюзии, хотя патриотизм в целом подогревало. Позднее я связала идею Родины с белогвардейским движением; я и теперь преклоняюсь перед героизмом многих тысяч белых и офицерскими атаками, но мессианская идея, руководившая лучшими из них, уже умерла. Пролитая за эту идею кровь, может быть, послужит искупительной жертвой; она не получила свою награду здесь, но по ту сторону жизни, я верю, зачтется и будет принята на алтарь любви к Родине, как и кровь красноармейцев – таких, каким был, например, Вячеслав.

Большевизм… Процесс этот самобытен и глубоко органичен. Он слишком значителен, чтобы насильно – вмешательством извне – притушить его. Я вынуждена прийти к мысли, что и в нем должны быть черты все того же дорогого мне Лика, конечно, страшно искаженные. Диктатура пролетариата – омерзительная, роковая ошибка революции, осложнившая надолго пути России. А сейчас даже и этой диктатуры нет, а только диктатура Чудовища. Но святое тело России все-таки здесь, и я не могу допустить даже в мыслях, чтобы его растерзали на части, как Господнюю ризу. В случае войны я… с большевиками! Я не знаю, как у меня рука повернулась написать эти строчки, но так я прочла в своей душе! Сейчас на арене нет другого правительства, которое могло бы охранить наши границы, а на большую страну неизбежно набрасываются хищники. Россия в муках рождает новые государственные формы и новых богатырей, для которых все классовое уже должно быть чуждо, как дворянское, так и пролетарское, одинаково. Я ошиблась в сроках великой битвы, я ошиблась в источнике новой силы. Никакой реставрации, никакой Антанты! Россия спасет себя сама, изнутри. «Закат!» – говорит Юлия Ивановна. За закатом придет рассвет!

Будет долго Родина томима

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны!

Слезы сжимают мне горло. Наступит ли день, когда откроются двери тюрем и лагерей и будут возвращены все, кто безвинно принял страдание? Боюсь, что это будет еще не скоро, и те, о ком я думаю, не доживут до этой минуты, как не дожили Олег и Ася. Это будет началом «света с Востока». Тут мои чаяния сливаются с чаяниями Мери и Мики.