Владимир Грусланов - По дорогам прошлого

Из штаба подтвердили: впереди — болгарская пехота.

На следующий день, чуть только солнце осветило изуродованную взрывами снарядов и мин землю, линии русских зашевелились.

Над окопами мелькнула голова и сразу скрылась. Спустя минуту голова высунулась снова. Рядом с нею поднялась рука с белым платком и закачалась из стороны в сторону: не стреляйте! Затем наверх выполз солдат. Он держал над головой какой-то предмет, похожий на сколоченный из досок щит.

Выйдя за проволочные заграждения, солдат поставил свою ношу на землю, а сам сел рядом. В руках он держал тонкую жердь. На ней плескался на ветру белый платок.

Солдаты противника поняли сигнал и тоже повысовывались из окопов. Они всматривались в серевший перед ними щиток. Кое у кого появились бинокли. Присмотрелись, увидели на невысоком бугорке большой плакат, а на нем крупными печатными буквами надпись:

«Братья, немецкие и болгарские солдаты! Выходите из окопов. Стрелять не будем!»

Линия вражеских окопов стала серой от голов и плеч солдат. Из-за рядов колючей проволоки понеслись веселые звуки губной гармоники. На верх окопа выскочил солдат в грязной шинели. Он быстро поставил перед собой наспех сколоченный щит с начертанными мелом словами: «Русские, выходите! Стрелять не будем!»

— Приглашают в гости! — прокатилось по солдатской цепи русских.

— Чем-то угощать будут?

— Свинцовыми орехами!

— Обещают не стрелять!

Звуки гармоники у «немцев» все усиливались. К первой присоединилась вторая, третья и еще несколько.

Гармонисты играли бравурную мелодию.

Русские солдаты молчали не долго и стали подсвистывать музыкантам.

Из окопов противника вышли наверх солдаты, человек тридцать. Они быстро приладили поверх проволочных заграждений две широкие доски с подъемом и спуском, будто сходни на корабле, и, перепрыгивая ямины и воронки, направились к русским.

Солдаты шли медленно, с остановками, размахивали белыми платками, поднимали кверху руки, показывая, что они без оружия.

— Браты! Браты! Стрелять не надо! — кричали они, коверкая русские слова.

— Болгары! — крикнул Масенко.

Измайлов побледнел. Настал решительный момент, упустить его нельзя.

— Пошли, ребята! — крикнул он, двигаясь вперед.

— Меняться подарками! — поддержал его Масенко и пошел за Измайловым.

За ними выбежал солдат с серьгой и еще десятка три из спешенных кавалеристов.

Преодолев проход, русские солдаты оставили позади себя ряды колючей проволоки. Вот они идут негустой цепочкой навстречу приближающимся солдатам противной стороны, размахивая так же, как и те, платками и руками.

Первый раз за три года не враги, а друзья, братья.

Трудно этому поверить! Нет ли здесь подвоха? А что, если начнут стрелять? Нет, не может быть!

Так думали русские солдаты, идя по развороченному войною полю к тем, в кого они еще вчера безжалостно стреляли, кого хотели непременно убить или хотя бы ранить, вывести из строя.

— Булгарешти! Булгарешти! кричали Измайлов и его товарищи на ходу по-румынски, хотя уже знали, что к ним приближаются болгарские солдаты.

За время долгого сидения в окопах на румынском фронте кавалеристы часто встречались с солдатами союзной армии, узнали их язык. Теперь, в минуту душевного волнения, им казалось, что румынский язык — самый понятный на этом участке фронта.

Рядом с Масенко топал по кочкам тяжелыми сапожищами молодой солдат последнего призыва. Он растягивал мехи не то ливенки, не то тальянки, гармоники с колокольчиками, наигрывая веселую солдатскую песню о Дуне и сарафане.

Болгарские и русские солдаты сблизились Долго, минуты две, не меньше, они стояли молча, не решаясь на последний шаг.

Гармонисты умолкли.

На поле недавних сражений стало тихо-тихо. Солдаты молча всматривались в лица друг друга, почерневшие от холодного осеннего солнца, обветренные лица крестьян, лица столяров, плотников, слесарей, людей самых различных профессий, рожденных не разрушать, не уничтожать, а созидать и строить.

— У-р-р-а-а-а! — закричали русские солдаты и с поднятыми кверху руками, чтобы было видно, что у них нет оружия, бросились к болгарам. Мгновение спустя все смешалось.

Солдаты обнимались, целовались, хлопали друг друга по спинам и плечам, бросали высоко вверх шапки, пожимали руки, приговаривали:

— Братушки! Други! Стрелять не надо!

Болгарский фельдфебель, высокий, чуть ли не в два метра, здоровенный детина лет тридцати пяти, на голову выше длинного кавалериста Якова Масенко, на ломаном русском языке крикнул:

— Войне конец! Мир!

— Мир! Мир! — хлопал его по плечу Масенко.

Солдаты обменивались табаком, сигаретами, деньгами, гребенками, бритвами и другими предметами фронтового обихода.

— Братья!.. Братушки!., Мир!.. Конец войне! — слышалось со всех сторон.

Фельдфебель тыкал пальцем в грудь Якова:

— Ваша митральеза, — так он называл пулемет, — прострелила меня восемь раз. Восемь дырок на теле.

Он расстегнул шинель и мундир, поднял рубаху и показал еще свежие, недавно зарубцевавшиеся раны.

— А лет сорок назад на Шипке наши деды вместе дрались с турками. Твой дед помогал моему добывать свободу болгарскому народу. Теперь русские солдаты против нас, нехорошо! Что деды скажут! Пусть генералы воюют. Мы — братья! Други мы! Други? — спросил он Якова Масенко.

— Други! — согласился тот, потряхивая огромную лапищу болгарина.

— Слушай, друг! — спохватился Масенко. — Ты бы своего Фердинанда, того… как мы Николая, — под зад!

Внезапно тишину мирного дня разорвали орудийные выстрелы. Один, другой, третий… Снаряды взорвались недалеко от братавшихся солдат. Кверху взлетели комья земли, окутанные черным дымом.

Солдат с серьгою в ухе поглядел за линию своих окопов.

— Иш, поганцы! Пугают! Это наши! — крикнул он возмущенно.

Измайлов переглянулся с Масенко:

— Пора, ребята, по домам! Дело сделано! Расходись!

Болгары и русские условились о новой встрече, торопливо простились и отошли к своим окопам.

По дороге к «дому» Масенко процедил сквозь зубы:

— К артиллеристам я сегодня же наведаюсь, поагитирую их. Сами пойдут брататься.

Весть о братании с солдатами неприятеля облетела окопы.

Солдат с серьгою в ухе восторгался:

— Ловкую штуку придумал товарищ из Питера.

Он вспомнил Карпова — путиловского рабочего.

Однажды у старого приятеля Ивана Александровича Борисова Измайлов увидел любопытный фотоснимок.

На землю брошена холстина. На ней, на фоне деревянной изгороди и стоящего в глубине скромного, выбеленного известью домишки с открытым настежь окном, расположилась живописная группа из шести молодых солдат.