Пол Догерти - Крестоносец. За Гроб Господень

Элеонора улыбнулась. Имогена кивнула и присела над жаровней. Элеонора усилием воли сбросила с себя усталость.

— Ты так резко отозвалась о евреях…

Имогена пожала плечами.

— Но ведь ты же сама придерживаешься, то есть придерживалась еврейской веры.

Имогена резко подняла голову; ее рот беззвучно открылся и закрылся.

— О, не беспокойся, — улыбнулась Элеонора. — Я не собираюсь угрожать тебе, но ты сама об этом рассказала, потому что разговариваешь во сне! В основном это сонное бормотание, однако однажды я услышала, как ты сказала «Шма Исроэль». Ты упомянула имя Рахиль, а иногда ты разговариваешь на языке, которого я не понимаю. — Элеонора подошла к Имогене и присела рядом с ней на корточки. — Пожалуйста, — попросила она. — Не притворяйся. Сейчас это ни к чему. С нами никого нет, и потому нет необходимости говорить то, что принято. Тебе не нужно меня бояться, я ничего плохого тебе не сделаю. Норберт знает?

Имогена кивнула, не сводя своих черных глаз с лица Элеоноры.

— Он знает так много, этот странствующий монах…

— Он был в Константинополе, — ответила Имогена. — Он и Альберик далеко не те, кем кажутся; они что-то ищут.

— Да, да. Я сама об этом догадалась, но ты…

Имогена села на пол и сняла с головы капюшон, под которым оказался платок из грубой ткани.

— При рождении мне дали имя Рахиль. Я из Иберии — местности на границе с Андалузией. Обычная история, — продолжала она сухим монотонным голосом. — Зловещие приметы, плохой урожай, непосильные долги. Понятно, что во всем обвинили евреев, этих вечных козлов отпущения. Мой отец был торговцем. Их с матерью окружили в их собственном доме. И сожгли живьем вместе с моими братьями и сестрами. Мне тогда было шесть лет. — Имогена нервно улыбнулась. — Я была маленькой даже для своего возраста. Я убежала через окно. Стояла глубокая ночь. Я попросилась к соседям; они оказались добрыми людьми. Мой отец всегда говорил, что им можно верить. Они приютили меня. Позже я узнала, что это были евреи, принявшие христианство. Я стала одной из них, мне дали новое имя и новую жизнь. Эта супружеская пара втайне продолжала исповедовать нашу религию. Священные сосуды и экземпляр Торы они прятали в надежном месте. Эти люди тайком отмечали Йом Киппур, то есть еврейский Новый год, еврейскую Пасху, Суккот, а также другие праздники. Они также сходили в дом моих родителей и собрали то, что им показалось пеплом моих родителей.

— И этот пепел у тебя в ларце?

— Да. Я надеюсь донести его до Иерусалима, чтобы отдать последний долг моим родителям. А христианские надписи на крышке — это часть обмана.

— И кто же ты?.. Во что же ты теперь веришь?

— Не знаю, сестра. Не знаю.

При скудном освещении лицо Имогены выглядело более молодым и бледным.

— По-настоящему я ни во что не верю. И это правда. — Она горько рассмеялась. — Как я могу быть еврейкой, когда я ни во что не верю?

— А почему ты решила открыться мне?

— А почему бы и нет, как говорит Норберт? — скорчила гримасу Имогена. — После сегодняшнего собрания «Бедных братьев» я встретилась с Норбертом и Альбериком, и они заверили меня, что я в безопасности. Между нами так много общего. Они что-то ищут. То, что является истинным вопреки всему этому ужасу.

— Ты знала Альберика и Норберта раньше?

— Да, конечно, они постоянно в пути. Они побывали в Андалузии и посетили дом моих приемных родителей. Они прилежно изучают все еврейское — будь то Каббала, или легенды Храмовой горы, или история мечети Омара в Иерусалиме.

— А что же они ищут?

— Бог его знает! Может быть, легенды, реликвии, какие-то доказательства… — Имогена покачала головой. — Они вращались среди евреев, задавая вопросы и собирая информацию. Так я с ними и познакомилась, а уже через них познакомилась со своим покойным мужем Фомой, продавцом вина из Сен-Нектера. — Имогена пожала плечами. — Остальное тебе известно. Я была хорошей женой, и все меня уважали. Я неплохо устроилась на новом месте. А потом мой муж умер. Вскоре Урбан произнес свою речь в Клермоне. К тому времени Альберик получил бенефиций в местной церкви. Там он прослужил четыре года и оказал большое влияние на господина Готфрида. Сначала Норберт куда-то исчез, но потом опять появился, когда объявили о Крестовом походе. А незадолго до этого, — голос Имогены дрогнул, — появилась Анстрита, мудрая женщина, которую толпа убила в церкви.

— А что ты знаешь о ней?

— Ничего, госпожа, — устало ответила Имогена. — Я рассказала тебе правду о себе. Но было бы нехорошо рассказывать правду о других людях. — Она слабо улыбнулась. — Я не боюсь правды. И мне кажется, что твой брат и Готфрид уже догадываются, кто я такая. — Имогена встала. — Однако какую угрозу могу я представлять, сестра? Как и ты, я иду в Иерусалим, но причины, которые позвали меня в путь, сугубо личные. Впрочем, как и у каждого из паломников. Все мы идем туда по зову сердца. Может, я найду утешение в том, что принесу пепел моих родителей на родину их предков; прощение за то, что они умерли, а я осталась жить; отпущение грехов за свой обман. — Имогена развязала накидку. — А также избавлюсь от всего, что гнетет душу, и обрету покой.

— Осторожно, справа! — предостерегающе крикнул Гуго де Пейен хриплым голосом.

Элеонора, стоя между двумя повозками на высоких колесах, стерла с лица пот, перемешанный с пылью. Она подняла арбалет, а потом опустила его. Утренний туман сыграл скверную шутку с ее глазами, к тому же Элеонора, как и остальные ее попутчики, уже выбивалась из сил. Она пристально посмотрела вправо вдоль ряда повозок и самодельных баррикад, воздвигнутых командирами-провансальцами. Отсутствие их предводителя, Раймунда Тулузского, ощущалось очень сильно. Может, он смог бы выбрать более удобную оборонительную позицию. Защитная линия провансальцев, слегка изогнувшись подобно луку, растянулась между двумя рощицами. Позади них открывалась пустошь, спускавшаяся к ручью, возле которого изготовились конники. Элеонора взяла кожаный бурдюк и жадно отпила из него воды, забрызгав лицо, а затем передала его Имогене, которая сидела на корточках и пыталась зарядить арбалет, положив его на кусок рваной материи. Вдова, волосы которой были перехвачены тесемкой, улыбнулась в ответ, потом отпила воды. Поперхнувшись, она закашлялась и скороговоркой выругалась, проклиная насморк, а также боль в горле и ушах. Имогена еще долго ворчала, и Элеонора сочувственно похлопала ее по спине. За последние несколько недель, во время кошмарного перехода от Истры к побережью Далмации, они с Имогеной стали неразлучными подругами. Как отметила Элеонора в своей летописи, у них не было иного выбора, кроме как объединиться против опасностей, с которыми им приходилось сталкиваться. Порезав палец об острый край стрелы, Имогена снова выругалась, а потом размазала кровь из пальца по щеке.