Пол Догерти - Крестоносец. За Гроб Господень

Элеонора помогала им как могла. Полусонный Теодор пробормотал, что у него в шатре спрятано в укромном месте немного вина и воды и попросил Элеонору принести их. Она поспешила к его шатру и принесла воду и вино. Какое-то время они молча сидели, промывая и перевязывая небольшие раны. Элеонора подошла к выходу и посмотрела в густеющую тьму. Норберта и Имогены до сих пор не было. Вернувшись, она спросила остальных, но они, сокрушенно покачав головами, ответили, что им ничего не известно. Элеонора мгновенно забыла о своей усталости. Она заметила вдали факелы. Это люди из лагеря разыскивали своих убитых или грабили их. Элеонора подергала Симеона за рукав.

— Принеси арбалет, меч или кинжал, — прошептала она.

Писец посмотрел на нее так, будто собирался ослушаться.

— Там — Имогена и Норберт, — гневно прошипела она. — Мы не можем их бросить.

— Они погибли, — резко ответил Симеон.

— А может, ранены, — прошептала в ответ Элеонора. — Ночью, Симеон, по полю битвы рыщут хищники — как двуногие, так и четвероногие. Норберт и Имогена пали в бою, — продолжила она. — Нам повезло остаться в живых. Поэтому наш долг — найти их. Впрочем, — она подняла свою накидку, — если ты не пойдешь, я пойду одна.

И Элеонора покинула шатер. Но не успела она пройти и нескольких шагов, когда услышала, как сзади вздыхает и чертыхается Симеон. Она остановилась и, взяв у него старый арбалет и потертый кожаный колчан со стрелами, пошла к полю, где пролилась кровь. Ночь была сухой и жаркой. Но даже жестокое сражение, продолжавшееся весь день, не смогло помешать сверчкам и цикадам устроить хоровое пение. Где-то пронзительно крикнула ночная птица. Ей в ответ завыла собака. Элеонора и Симеон приближались к линии своих патрулей, где группы воинов сидели у костров, оберегая бесценные осадные машины: баллисты, небольшие тараны и огромную осадную башню, которая до сих пор воняла маслом, серой и обгорелым деревом. Элеонора разглядела на парапетах стен мерцающие огни и языки пламени, вырывавшиеся из-под чанов и котлов. Это свидетельствовало о том, что защитники города зорко бдели, побаиваясь ночной атаки. Солдаты из линии патрулей позволили им пройти. На холме то тут, то там виднелись смутные силуэты других людей, которые тоже спускались к полю боя. Элеонора вспомнила, что Имогена и Норберт, как и она сама, были подносчиками воды, стрел и посланий для воинов, ожидавших приказа на штурм в сухом рву. Вернувшись назад, она попросила у солдат факел. Сначала они насмехались над ней и подтрунивали, но факел все-таки дали, и Элеонора с Симеоном вышли на мрачное и вселяющее ужас поле мертвых.

Над полем стоял смрад. Воняло кровью, горелой плотью и сладковатым запахом разложения. Земля была усеяна трупами, застывшими в гротескных позах. Некоторые лежали, уставившись невидящими глазами в темноту. Другие припали к земле, словно собравшись отдохнуть. Ночная тьма оглашалась пронзительными криками и стонами. Какая-то группа монахов уже была здесь и пыталась вынести раненых, вытаскивая их из-под мертвых. Факел выхватывал из тьмы страшные сцены: солдат, раздавленный тяжелым валуном; трупы с оторванными головами, руками и ногами. Лица, на которых целыми остались лишь глаза. Опаленная солнцем земля была липкой от крови. Кое-где нахальные шакалы уже принюхивались ко вздувшимся животам трупов. При приближении людей эти похожие на собак создания пугливо бросались наутек. Элеонора в отчаянии оглянулась вокруг. Мертвые лежали по одному или кучами. Вдруг к ним на четвереньках, словно какой-то страшный ночной зверь, подполз монах; однако он оказался довольно приветливым французом. Задыхаясь, он объяснил, что ищет раненых, а также тех, кого нужно исповедовать. Монах забормотал слова молитвы, но когда ему описали Имогену и Норберта, он покачал головой.

Элеонора и Симеон продолжили свои поиски. Иногда им приходилось закрывать и нос и рот из-за невыносимого смрада высохшей крови, гниющих внутренностей и всепроникающего запаха горелой плоти. Довольно часто попадались обгоревшие трупы, представлявшие собой сморщенные обрубки плоти. Симеон икнул, и его вырвало. Не обращая внимания на его протесты, Элеонора продолжала двигаться вперед на полусогнутых ногах. Она старалась также не обращать внимания на мертвенно-бледные лица погибших, в глазах которых застыла предсмертная агония. Лишь немногие из них выглядели умиротворенными. Добравшись до повозки, сожженной почти дотла какой-то зажигательной смесью, они наткнулись возле нее на Норберта. Он лежал на спине, и его застывшие глаза смотрели в небо. Сначала Элеоноре показалось, что он жив. Она прошептала Симеону, чтобы он поднес факел поближе, но тут же в ужасе отпрянула, прикрыв лицо рукой, когда увидела, что выпущенный из пращи камень превратил затылок монаха в кровавое месиво из костей и мозгов. Элеонора наклонилась, перекрестила Норберта и прошептала «Реквием». Потом она оглянулась. Если Норберта убило здесь, то, значит, где-то неподалеку должна находиться Имогена. Элеонора пригнулась и стала шарить вокруг повозки.

— Имогена! Имогена! — хрипло прошептала она.

А в ответ — тишина. Она уже было собралась уходить, но вдруг из тьмы впереди нее послышался негромкий свистящий шепот. Кто-то позвал ее по имени. Элеонора обогнула повозку и увидела там Имогену. Она одиноко лежала на земле. Увидев Элеонору, Имогена перевернулась набок и попыталась подползти ближе. Элеонора подобралась к ней и осторожно положила ее голову себе на колени. Имогена тяжело вздохнула. Ее волосы сбились в колтун, лицо было синюшно-бледного цвета, а на губах пузырилась кровь. Она дрожала, прижимая к боку накидку, пытаясь таким образом унять кровотечение из глубокой раны в боку.

— Элеонора, — задыхаясь, произнесла Имогена. — Послушай меня…

— Помолчи, тебе нельзя говорить…

— Нет, я все равно буду говорить, — возразила Имогена, тяжело дыша. — Пообещай мне, что похоронишь пепел моих родителей!

Элеонора кивнула.

— Похоронишь и прочитаешь молитву, ладно? — умоляла ее Имогена. — Любую молитву, хорошо? Если город падет, то сделай это где-нибудь в освященной земле в уголке тенистого сада. Если ты это сделаешь, то моя клятва будет выполнена. Обещаешь?

Элеонора попыталась успокоить ее.

— Нет! — сказала Имогена, хватая ртом воздух. — Я знаю, что скоро умру. И я рада, что уйду в мир иной. Слишком много боли, слишком много несправедливости! Меня ранил… меня ранил Бельтран. — Имогена проговорила это имя так, словно выплюнула. — Это его работа. Он — не тот, за кого себя выдает. Он соблазнил меня, Элеонора, но не потому, что любил меня, а из-за разговора, который состоялся между нами давным-давно. — Веки Имогены задрожали. — Я не сомневалась, что в ту ночь, когда староста Роберт ушел из церкви во тьму, Бельтран пошел следом. Сначала я помалкивала об этом, но потом однажды полушутя намекнула. Он тоже отшутился и вскоре начал за мной ухаживать. Нельзя долго что-либо скрывать, Элеонора, тем более — в течение двух лет. Оказалось, что Бельтран побывал во многих далеких странах. Он выдавал себя в мелочах: в знании традиций, в незначительных ошибках. Кроме того, он, как и я, разговаривал во сне. Время от времени он куда-то исчезал, и я начала задаваться вопросом: а кто он такой? Бельтран стал меняться. Чем ближе подходили мы к Иерусалиму, тем сильнее хотелось ему стать членом «Братства Портала Храма» и войти в доверие к твоему брату. К тому же он явно мечтал избавиться от меня, но так, чтобы не вызвать при этом подозрений. — Имогена поперхнулась кровью, сочившейся у нее изо рта.