Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов

Судьба, не тот ли же палач нередко. Ее удары, наносимые людям, — не то же ли интересное зрелище казни.

Общество — равнодушная толпа, наружно сочувствующая, но втайне радующаяся, что ей пришлось быть свидетельницей неожиданного зрелища. Так было и с несчастьем княжеских семейств Баратовых и Прозоровских.

Кругом раздавались лицемерные оханья и соболезнования, а втайне многие ликовали, что княжна лишилась блестящей партии, миновавшей их дочерей и сестер.

«Не нам, так пусть лучше никому» — таков девиз завистливой толпы.

Никто искренне не пожалел князя Владимира Яковлевича, не исключая, как мы знаем, и его сестры.

Была поражена этой смертью княжна Варвара Ивановна, но именно поражена, так как то чувство, которое испытывала она, даже в первое время не могло быть названо горем в полном значении этого слова. Княжна после смерти своего жениха не почувствовала той пустоты, которую обыкновенно ощущают люди при потере близкого им человека.

Ей было жаль покойного Владимира Яковлевича, очень жаль. Она в течение почти двух недель не могла отделаться от впечатления, произведенного на нее мертвым князем, лежащим в кабинете, но… и только. Мысли ее почему-то вертелись более около нее самой, нежели около человека, который через короткий промежуток времени должен был сделаться ее мужем.

Княжна думала о том, что говорят теперь в московских гостиных, думала, что на ее свадьбе было бы, пожалуй, более народа, чем на похоронах князя, что теперь ей летом не придется жить в Баратове, вспоминался ей мимоходом эпизод с китайской беседкой, даже — будем откровенны — ей не раз приходило на мысль, что ее подвенечное платье, которое так к ней шло, может устареть в смысле моды до тех пор, пока явится другой претендент на ее руку.

К чести Варвары Ивановны надо сказать, что она гнала подобные мысли, но тот факт, что они могли появляться в ее голове, уже красноречиво доказывал, что она не любила покойного князя Баратова.

Сигизмунд Нарцисович был прав — должность сердца молодой девушки исправляли пока светские мнения о приличии.

Баловство князя нравилось княжне — именно только как ребенку. В надежде дальнейшего баловства она согласилась быть его женой. Баловник умер, и ребенок стал думать о том, будет ли у него другой баловник

Капочку ей жаль было, больше. Особенно, как мы знаем, наполняла ум княжны ее предсмертная исповедь. Быть может, в силу этого она с таким сравнительным равнодушием думала о потере жениха, или же в ней сказывалась балованная дочка, которая с колыбели привыкла считать себя центром и для которой люди представлялись лишь исполнителями ее прихотей и капризов.

Княжна действительно была страшной, хотя пока еще бессознательной, эгоисткой. Добившись разрешения загадочных слов ее покойной подруги детства, княжна Варвара Ивановна еще более успокоилась.

Объяснение, данное ей Кржижановским, показалось ей совершенно удовлетворительным. Он даже недоумевала, как она сама ранее не догадалась, что Капочка была сумасшедшая. Припоминая теперь поведение покойной в последние месяцы, княжна находила в этих воспоминаниях полное подтверждение слов Сигизмунда Нарцисовича.

Предсмертные слова Капочки были, несомненно, бредом сумасшедшей, оттого-то они так странны, так бессвязны. Для княжны это было более чем ясным.

Ее, кроме того, тяготило — она сама не знала почему — возникновение в ней, после слов покойной подруги, подозрение против Кржижановского, к которому, как мы знаем, княжна питала род восторженного обожания. Когда он оправдался, оправдался совершенно, — так, по крайней мере, решила княжна, — точно какой-то камень свалился с ее сердца. Она могла снова прямо смотреть на него, спокойно, с удовольствием слушать его, не стараясь найти в его лице следы смущения, а в его тоне неискренние, фальшивые ноты.

Таково было душевное состояние «невесты-вдовы», как прозвали княжну Варвару Ивановну в московском свете.

Князь Иван Андреевич был, конечно, немало огорчен внезапной переменой в предстоящей судьбе своей дочери, но, убежденный доводом Сигизмунда Нарцисовича, пришел к заключению, что в самом деле «нет худа без добра» и что «милосердный Бог в своих неисповедимых предначертаниях, конечно, лучше ведает, что нужно человеку на земле, нежели сам человек, не знающий при постройке себе простого жилища, удастся ли ему положить второй камень его основания, так как смерть может настичь его в то время, когда он кладет первый».

Так говорил его религиозный и набожный друг пан Кржижановский. Князь Прозоровский преклонился перед волей Божьей. Видя к тому же, что его любимая дочь княжна Варвара хотя и грустна, но, видимо, с твердостью переносит посланное ей Богом испытание, старик еще более успокоился. Когда же после разговора княжны с Сигизмундом Нарцисовичем князь в первый раз увидел свою дочь улыбающейся, почти веселой, спокойствие окончательно посетило его душу.

«Он ей просто нравился, она не любила его, — мысленно решил он. — Бог знает, был ли этот брак счастливым. Скоро уедем в вотчину, оттуда она вернется совсем молодцом».

Таким образом, смерть князя Владимира Яковлевича Баратова хотя и была довольно сильным ударом для дома Прозоровских, но не оставила заметных и долгих следов в их жизненном обиходе.

Княжна, конечно, прекратила выезды, но знакомые по-прежнему собирались к ним, а после сорока дней княжна Варвара Ивановна стала навещать более близких знакомых и подруг.

Не то произошло в великолепных палатах покойного князя Баратова. Смерть брата окончательно перевернула весь внутренний мир княжны Александры Яковлевны. Сознание пассивного, молчаливого участия в этой смерти — результат преступления — тяжелым гнетом легло ей на душу. Какого преступления — она не знала, но что это было преступление, для нее было несомненно.

Она припомнила во всех подробностях свой разговор с Сигизмундом Нарцисовичем и то, что он повторил и подчеркнул брошенную ей в горячности фразу: «Пусть лучше он умрет». Он сказал ей, что он желает иметь в своем распоряжении все средства и что это будет последним. Значит, это последнее средство понадобилось.

Цель княжны Баратовой была достигнута, но, увы, как ничтожна сравнительно с принесенной жертвой оказывалась эта цель. Под этой жертвой княжна подразумевала не умершего брата, а свое душевное спокойствие. Возмездие уже началось.

Княжна Александра Яковлевна с ужасом вспоминала унизительную для нее сцену с графом Станиславом Владиславовичем Довудским. Он знает о ее сообщничестве с Кржижановским. Это все одна шайка, и она, княжна, в их руках.

С ужасом поняла это Александра Яковлевна, но изменить что-нибудь в дальнейшем течении этой позорной, подневольной жизни она была не в силах. Привыкшая играть людьми, она сделалась вдруг игрушкой негодяев. Она сама, собственными руками отдала им свое спокойствие, свою свободу.