Лайош Мештерхази - Загадка Прометея

Для Геракла все это было не ново. Он знал позицию Трои. И сам разделял ее.

— И разве не так следовало бы рассуждать тем же Микенам? — продолжал Приам. — Смотрели бы на Сидон, брали бы пример с пунийцев, если Троя им не по нраву. Тысячи островов в ахейских морях, тысячи дружественных гаваней, пресная вода, пищевые припасы. Не пиратские бы суда там прятать! Лучше строили бы галеры, торговали бы! Вот тогда и я стал бы за них горой. Еще и отец мой тянулся к ахейцам, не так ли, а уж он-то и вправду не был «добрым эллином», с бессмертными богами обошелся будто с рабами. Однако же аргонавтам помог. Ведь и Трое на пользу, если не одни лишь пунийцы бороздят ее воды, если разные народы, как можно больше народов, посещают берега Скамандра, привозят-увозят товары. Это я и сказал Теламону. Он мне ответил: вонючие пунийцы обогнали нас на сотню лет; бороды внуков наших успеют побелеть, покуда мы, ахейцы, их догоним. Ну и что же! А разве лучше, если уже сыновья наши сгинут на поле брани? Или, коротко остриженные, станут служить тем же финикиянам? Оставьте политику великим державам! Работайте и плавайте с миром! У меня пятьдесят сыновей, но даже одного-единственного я пожалел бы обречь на смерть от оружия. А Теламон мне: вот как! А Зевс, а его слава? Но, по-моему, Зевсу тоже кровь и война ни к чему. Да и пунических богов, видно же, почитают во всем мире. Тут он опять закатился: «Вонючие сидонцы!» А потом заорал, чтоб я по крайней мере не становился им поперек дороги. Да я и не становлюсь, говорю, но ведь что понимать под этим! Храбрые мои сторожевые суда и впредь, мол, будут топить в море пиратов, осмеливающихся заходить в мои воды; вместе с союзными царями мы обеспечим — во славу Зевса — свободное плавание вдоль наших берегов. Теламон ногами топал от ярости, грозил: «Микены прежде всего должны смести с дороги Трою». Я только смеялся над ним: «Неизвестно еще, кто кого!» Не ведал я, по дурацкой своей доверчивости, какую подлость он задумал. Теламон растоптал честь моей родины, унизил город мой, дочь моя Кассандра мечется по улицам, кровь и огонь пророчит, мужчины Трои — мужья, отцы, братья — кипят от гнева; что станется с нашими женщинами, если мы это стерпим, твердят они в один голос. Совет весь в сборе и призывает к войне: «У нас отличное оружие, вдоволь денег для наемного войска, у нас верные союзники, мы растопчем грязное гнездовье Теламоново!»

Никому из сидевших за столом не было так неловко и худо, как несчастному Пелею. В конце концов, Теламон — его старший брат. Как объяснить, как доказать, что он и на этот раз не причастен — с давних-давних пор, еще с отрочества, не причастен к позорным делам своего брата? Что старший брат для него истинное проклятье, чудовищный и самый заядлый враг? Как, не произнеся ни слова, доказать это, если уж самая жизнь его, Пелея, не служит достаточным доказательством? Но только без единого слова: не подобает человеку позорить свою семью, свою кровь, даже если требует того нравственное его чувство.

Я сказал — «несчастный» Пелей. В самом деле: за исключительное свое благочестие он был удостоен совершенно невероятной милости — на его бракосочетание явились все олимпийские боги. (Это примерно то же, как если бы сегодня к кому-то, за его нравственные и политические заслуги, явилось Политбюро в полном составе!) И что же? Именно там, на свадебном пире, Эрида подбросила трем богиням пресловутое яблоко. То есть — как разумели певцы — там положено было начало Троянской войне. (И — можем мы теперь добавить — окончательное уничтожение ахейской, микенской культуры.) Пелей сегодня этого еще не знает. Не знает и Приам; его сын Парис, отвергнутый им из-за зловещего предсказания, жив; он мирно пасет стадо на Иде, там же, где некогда пастушествовал Аполлон; быть может, как раз сегодня глупый юнец присудил яблоко Афродите и скоро объявится при дворе отца (который в довершение всего еще и обрадуется ему!). Одним словом, Пелей пока знать не знает, ведать не ведает о деле с яблоком и его последствиях. Но о подлом деянии старшего своего брата Теламона он уже знает. Это тоже может положить начало Троянской войне, как оно и было, по мнению некоторых более поздних мифографов. Именно в эту минуту троянский совет проголосовал за войну!

Но приглядимся и к дальнейшим несчастьям Пелея. Его жена Фетида изводит ворожбой одного за другим шестерых Пелеевых сыновей, последнего ему удается спасти, ценою малого увечья, в самую последнюю минуту. Этот седьмой сын — Ахилл. Фетида покидает за это мужа, семья рушится. (Она не пожелала даже выкормить грудью сына Пелея: отсюда и имя его — «Ахилл» [20]) Пелей воспитывает мальчика у Хирона, царя бедных и простодушных кентавров — у Великого Старца, поборника древних добродетелей и мира. Позднее, когда начало собираться панэллинское ополчение, он переодевает сына в девичье платье и прячет на женской половине, не желая, чтобы сын отправился в Трою. Да и Ахилл не слишком туда рвется. Правда, хитрец Одиссей все-таки заманил его в ловушку, но Ахилл упорно ищет предлога, чтобы выйти вместе со своими мирмидонцами из войны. У него нет ни малейшего желания отойти в царство мертвых ради двух заносчивых хлыщей — сынов Атреевых. И все-таки он погибает. Пелею же — который знает, предсказывает заранее, что взявший меч от меча и погибнет, — приходится дожить до исполнения ужасного предсказания. (Вспомним: он так любил сына, что ради него отказался даже от бессмертия!)

Пелей сейчас в расцвете лет, почти сверстник Приама, на два-три года старше. По возрасту он как раз посередине между Тесеем и Гераклом. Гераклу пятьдесят два — ошибка на год-другой не в счет. Тесею тридцать — может, тоже годом-двумя больше или меньше; значит, Пелею сорок — сорок один. Любопытно исследовать, в чем, собственно, состояло необыкновенное его благочестие — те исключительные нравственные и политические заслуги, о которых поминают все мифографы, но ни один не излагает их суть. Ибо очевидное понятно само собой. Им, но не нам.

Обратись к юности его, мы увидим, скорее, этакого лохматого «хиппи» самого дурного толка. Даже обвинение в убийстве младшего брата с него не смыто. (Мне-то кажется более вероятным, что он лишь принял участие в похоронах убитого мальчика, но свидетельствовать против старшего своего брата все-таки не стал.) Отец, во всяком случае, от него отказался и прогнал с Эгины. К счастью, он попал во Фтию, и славные тамошние мужи позаботились о его воспитании. Однако на калидонской охоте он опять совершает убийство — теперь уже несомненное. Убивает, правда случайно, благодетеля своего и господина.

Да и сама эта калидонская охота, между прочим, типичная затея «хиппи», которым тесно в собственной шкуре. Особенный, необыкновенный вепрь! Травля затевается по всем правилам, охотников расставляют полукружием, на расстоянии ста шагов, чтобы не попасть друг в друга копьями. Однако участники, горячие головы, плюют на правила безопасности: они толкутся все скопом, ревниво следя, чтобы удача не выпала другому.