З. Фазин - За великое дело любви

Надолго останется неизвестным, кто произнес речь, за каждое слово которой по законам Российской империи тогда полагалась тюрьма и каторга. Яша Потапов стоял рядом с оратором, хорошо видел его остроглазое лицо и энергичные жесты, но только много времени спустя узнает, что это был Георгий Плеханов, впоследствии знаменитый русский революционер, а тогда еще студент Петербургского Горного института. Но имя оратора сейчас и не интересовало Яшу. Он все больше возбуждался и ощущал нарастающий жар в теле от волнующих слов оратора. Какая смелая речь! Да, то был не простой оратор, а какой-то кудесник. Два-три слова, и новый поворот мысли. Вот на минуту увлек всех за собой в давние дни восстаний Пугачева и Разина и вдруг круто вывернул:

— Но тогда против царского деспотизма поднималась стихийная сила протестующего народа. Русская, интеллигенция еще не народилась. Народ не мог тогда найти себе союзника в интеллигенции… Теперь обстановка переменилась. Союз народа с интеллигенцией совершился! И в ознаменование этого союза мы поднимаем красное знамя социалистической революции!..

— Ура! — стали кричать в толпе еще до того, как оратор замолк. Его речь была не так уж коротка, но показалась мгновенной, подобно взрыву.

И тут пришла очередь Яши Потапова.

Стиснутый людьми выше ростом, Яша никогда так не жалел, что ничем богатырским не наделен родителями. Птичка-невеличка, сказал бы всякий, взглянув на его тщедушную фигурку в замурзанном полушубке и низко нахлобученной на голову лохматой шапке. Пока длилась речь, он оглядывался во все стороны, вытягивал шею, чтобы хоть как-то оказаться повыше и увидеть все.

Вдруг словно в сказке желание осуществилось — он взлетел! Это по знаку Юлии трое дюжих ребят из рабочих высоко подняли Яшу на крепких руках, и тотчас алое знамя живой трепещущей птицей словно само вылетело из-за пазухи (некогда в детстве он, бывало, так выпускал голубей). Вознесшись над толпой, Яша с лихорадочной торопливостью развернул неширокое полотнище, и все увидели вышитые белым слова: «Земля и воля!» Свято и чисто светились крупные буквы.

— Ура-а-а! — пронеслась волна восторга над площадью. — Браво! Ура-а-а! Да здравствует свобода!

Красный стяг озарил толпу и площадь, красный стяг в руках юного рабочего; это еще больше взбудоражило толпу, чем речь оратора. Такого еще не было в России, такого еще никто не видел и не мог видеть, и восторг нарастал, и все усиливались крики «ура».

Кричал и Яша, и сердце у него заходилось, замирало до потери дыхания, будто он в самом деле парит высоко в воздухе на невидимых крыльях, словно на сказочном ковре-самолете вознесло его и так уж ему лететь и лететь.

То и был полет, полет юного рабочего в бессмертие, но мог ли он тогда это знать. Казалось, все нечеловеческие муки и страдания, пережитые его предками, дедами и прадедами, ожили и бурлят в толпе и эго их голоса звучат:

— Земля-а-а-а! Во-о-оля!

Эта веками выстраданная радость захлестывала жаркой волной и Яшу, он не чувствовал даже рук, которые его держали. Его подбрасывали вверх, но Яше казалось — он сам взлетает. Будто неведомая сила расковала тело, освободила от тяжести, сделала невесомым, как пушинку. Слетела с головы шапка, но Яша и этого не заметил. Он был, как никогда еще, горд и счастлив. Вот она хоть и мгновенная, но ощутимо явленная свобода, и какое же это счастье — осознавать себя вольным, и не одиночкой, а среди людей, где все с тобой заодно, за землю и волю, за самое дорогое на свете. И, стараясь продлить этот миг счастливый, продлить его для себя и для людей, Яша без передышки кричал «ура!» и, сам уже ничего не видя от набежавшей на глаза влаги, во все стороны показывал слова про землю и волю. Смотрите, смотрите, люди! Эй, видите?

По площади зазвучали оголтелые свистки городовых, им дали наконец сигнал — разгонять, хватать и бить.

— Опустите Яшу! — дала команду Юлия.

Полет кончился? Нет! Не надо! Яша все тянулся и тянулся со знаменем кверху. Еще хоть маленечко повыше, хоть чуточку. Так с поднятыми руками он и коснулся ногами тверди. Еще не опомнился, когда неугомонная Юлия подняла с земли, нахлобучила ему на голову шапку и сказала:

— Спрячь знамя и выбирайся скорей из толпы!

Плеханову она обмотала голову башлыком, и тот вмиг исчез в толпе. Тут только Яша смекнул, зачем Юлия взяла с собой из дому черный башлык.

— Расходиться надо быстрее! — раздавались голоса, но им противоречили другие: — Нет, братцы. Держаться всем вместе! Вперед! К Невскому!

Что-то уже переломилось в толпе, и стало заметно: это уже не прежняя слитная воедино толпа: разобщились, отодвинулись друг от друга плечи, головы, люди затолкались, заговорили вразнобой, но еще не остыли и горячили друг друга:

— Вперед, братцы, на Невский! Не расходиться!

Стена городовых и дворников, уже прибежавших из ближних домов, двигалась на демонстрантов. Вот врезался в толпу пузатый городовой и стал пробиваться в самую середину, чтобы схватить оратора и того, кто флагом над толпой махал. Пузатого вмиг сбили с ног. Путь остальным городовым загородили самые дюжие студенты и рабочие, и завязалась драка.

Противостоять пока еще небольшим силам полиции, которые, ободряя самих себя свистками, ринулись на демонстрантов, еще можно было, и в первые минуты схватки городовым так досталось, что те бросились наутек. Отпор им дали яростный. Но вмешалась обывательская публика, и дело приняло другой оборот.

— Они хоругву из собора стащили! Божий храм ограбили! — вопили в сбежавшейся публике старушки. — Отнимите хоругву святую, ее видать было! Красная!

Казалось, более нелепого и вздорного слуха, чем кража церковной хоругви, не придумать, а в обывательской толпе поверили и завопили:

— Бей их, антихристов! Держи!

На помощь полиции ринулись с Невского проспекта десятки обывателей, извозчики, стоявшие у моста носильщики. И все скопом, вместе с подоспевшими новыми отрядами городовых, набросились на демонстрантов. Страшная, косная, слепая предубежденность, все, что есть в обывателе низменного и тупого, выступило наружу, и началась жестокая, не знающая удержу кулачная расправа.

Яша тоже оказался среди арестованных. Схватили его вместе со знаменем за пазухой и книжкой Некрасова за поясом.

Сохранились свидетельства, как был взят Потапов. Одно принадлежит известной революционерке Вере Фигнер. Она и ее сестра, обе участницы демонстрации, вели Яшу к себе обедать. Выбраться из потасовки им удалось, но Яша все рвался обратно, туда, к собору: В себя Яша еще не пришел и не сознавал, какая опасность грозит ему и знамени; он еще был в полете…

«Унести, спасти знамя!» Когда он опомнился, эта мысль обожгла его до жаркого пота. Сестры Фигнер всячески старались помочь Яше уйти от опасности. Но произошло непоправимое. За Яшей следили шпики, они не дали ему уйти.