Илья Сельвинский - О, юность моя!

Только сейчас Елисей почувствовал, до какой степени устал. Волоча ноги, побрел он по Дувановской, мимо театра. Навстречу мчалась пролетка, заваленная крас­ными, зелеными, желтыми чемоданами. Леська узнал реквизит антрепренера Бельского. Да вот и он сам рядом со своей супругой.

— Леся! — закричал Семен Григорьевич на всю улицу. Пролетка остановилась.

— Прощай, Леся! Милый! Ты остаешься? Счастли­вый мальчик.

— Но ведь вы тоже можете быть такими же счастли­выми.

— Ах, какое уж тут счастье! Мы актеры, а больше­вики не признают никакой эстетики. Это власть низов, разгул черни. Что они понимают в искусстве?

— Вы называете эстетикой вашего дрессированного медведя? — хрипло спросил Леська. — Это его вы хотите спасти от большевизма?

— Сеня! По-моему, он говорит нам гадости! И во­обще, нам пора ехать. Прощайте, Леся.

— Некуда вам ехать. Вы увидите, что творится на пристани.

— А что там творится?

— Плавать умеете?

— Не понимаю.

— Подъедете — поймете.

— Сеня, поедем! Это совсем не тот Леся, которого мы так любили. Извозчик, погоняй!

Елисей направился дальше. Он дошел до конца улицы, оставил по левую руку шведский маяк, где когда-то гнездилась кордонная батарея, и свернул на дюльберовскую набережную.

Перед отелем стоял народ и молча глядел на балкон второго этажа. Здесь не было ни одного офицера, ни од­ного человека с чемоданом. Это была типичная евпато­рийская толпа: жестянщики, чувячники, комиссионеры, чебуречники, цирюльники, приказчики, рыбаки. Среди них — древние старухи с Греческой улицы. Увидев их, Леська понял, что произошло что-то очень серьезное. Он тоже взглянул на знакомый балкон, но ничего не уви­дел.

— Зачем стоите? — спросил он какого-то старичка, по-видимому бухгалтера.

— Понимаете? Все курортники разбежались, удрали и сами хозяева. Отель стоит совершенно пустой. Но в этом пустом отеле осталась одна-единственная больная женщина. Теперь сообразите: белые сегодня уйдут, завтра войдет передовой отряд красных. А вы знаете, что такое передовой отряд, когда он врывается в город? Они найдут женщину, одну в роскошной гостинице, и она не успеет им ничего объяснить.

Елисей отошел в сторону. Может быть, все произой­дет не так, как предсказывает бухгалтер. Но, может быть, и так?

— Люди, а? — неуверенно протянула какая-то де­вушка. — Может быть, надо спасти эту женщину?

— Можно бы спасти, — отозвался мужской голос. — Да ведь она небось барынька, а у меня разносолов нет. Картошкой ее кормить не станешь, верно?

— Верно! — отозвался другой. — Тем более она боль­ная. Еще и помрет у тебя, гляди!

— Вот и главное! Будь она здоровой, драпала бы сейчас за милую душу, — сказал третий, не скрывая злобы.

Вскоре толпа стала таять. Последними ушли ста­рые гречанки, и Елисей остался наедине с «Дюльбером».

Он думал об Алле Ярославне, которую сейчас увидит, о Шокареве, о подполковнике в синих очках, о прапорщике... Думал о революции. Он любил эту грозную стихию, как что-то живое, очень личное при всей ее эпо­хальности. Он выстрадал ее. Она была его жизнью и несла ему такие надежды, какими Россия никогда не обладала. Россия... Россия, объятая революцией... Было ли на свете более возвышенное время?!

В это время я жил.

Переделкино

1964

Приглашение к еде ( татарск.).

Состав преступления.

Желание еще не создает преступления.

Когда, много лет спустя, Бредихин ехал из Москвы в какой-то крымский санаторий, он воспользовался остановкой поезда в Ново-Алексеевке и, взволнованный воспоминаниями, сбегал к цирюльне поглядеть вывеску: с удивлением увидел он, что это была самая обыкновенная вывеска, изображавшая парикмахера и его клиента.

Poissoniers — торговцы рыбой, pêcheurs — рыбаки.

Если вам угодно.

«До нас — хоть потоп» — парафраз выражения Людовика XIV: «После нас — хоть потоп».

Ханжа (франц.)

«Штаб Духонина» —расстрел.