Светлана Кайдаш–Лакшина - Княгиня Ольга

— Сатана! — сказала княгиня Ольга и подняла руку с кольцом — подарком князя Олега. Смарагд зеленым огнем вспыхнул на солнце, так что луч его попал в глаза Святослава. Тот зажмурился.

— О! Мамо! Какой зеленый свет! Боян сказал, что из главного храма в Царьграде — Софии пропала чаша Соломона, древнего еврейского царя… Она, как и ваш перстень, из смарагда. По краям ее каждые полтысячи лет проступает новая надпись… И последнюю прочитал философ Кирилл, что ходил с братом на диспут к хазарам… И то, что прочитал надпись славянин, указывает на возвышение рода славянского… Так тогда все поняли, император испугался. И теперь не знают, куда делась чаша, но для Византии это недобрый знак…

Княгиня Ольга ответила сыну:

— Когда я бывала в Царьграде, то только слышала об этой чаше, но видеть мне ее не приходилось…

— Я не верю в эти новые проступающие на чаше надписи, сказки какие‑то, но Боян меня долго убеждал, что это правда, — произнес Святослав. — А может быть, ее выкрали богомилы… У нас верят в могущество Чернобога, а богомилы — в то, что человека создал не добрый Бог, как у вас, а злой и подлый, поэтому и люди такие злые и подлые…

— Бедный царь Петр! — задумчиво проговорила княгиня. — Как изумлялись при дворе, что мы с ним беседуем, понимаем друг друга, будто из одного племени. А греки считали болгар и русских–русов разными народами. Но язык‑то один! Петр слабый человек и правитель и допустил у себя развиться враждебному духу…

— Нет, мамо, Боян говорит, что богомилы появились уже при царе Симеоне, но он сумел их побороть, а после его смерти они возродились опять… Это сильная вера, и проповедники идут уже по всем странам — и в Италию, и в Грецию, и к франкам, и в Испанию… Дьявол сотворил мир, а не добрый Бог… Чернобог и у нас могущественнее многих богов…

— Богомилам не нужны ни иконы, ни церкви… ни многие молитвы… У них только одна молитва… И женщины могут быть, как у нас волховы, священнослужительницами — жрицы… Это больше подходит Руси, чем ваш Бог, который не сопротивляется врагам и всех учит поступать так же, Для воинов это невозможно…

Княгиня Ольга почувствовала, что кровь прилила к ее щекам. Она провела рукой по лбу и ответила:

— Без церкви нет христианства, это ложные выдумки…

Святослав увидел, что разволновал мать.

— Мамо, я знал, что вам это принять нелегко, но весь мир уже всколыхнулся от этой славянской новой веры — богомильства… Всюду их общины, особенно много на юге — у франков, а Балканы, кроме Византии, все этим захвачены… Мы должны гордиться, что славяне новой верой увлекают всех, проникают во все страны… Именно эта вера победит все княжества, все государства, ось же ее и глава будет здесь, у нас, в общем Великом русско–болгарском союзе, Великой Руси и Болгарии…

«Как верно учит Христос, что нельзя ни на что ни жаловаться, ни сетовать… — промелькнула у нее мысль. — Вот она, княгиня Ольга, сетовала, что сын Святослав слишком увлечен своими военными походами… Вот и…»

Но продолжить мысль ей не пришлось.

Уже и отъезд Малуши, беспокойство за нее и будущего дитятю отступили в сторону.

То, что сообщил ей Святослав, было тяжело и может, на ее взгляд, иметь дурные последствия.

— А болгарка Млада — тоже богомилка! — добавил сын.

— Как хорошо, что Малуша уезжает! — ответила ему княгиня.

Говоря это, она знала, что ее слова раздражат сына, но ей захотелось маленьким уколом ответить на свалившуюся на нее гору.

Святослав понял это и молча взглянул на мать, потом улыбнулся своей обескураживающей открытой улыбкой, которой не знали его воины и воеводы: это была улыбка детства, доверия и прощения.

— Мамо, — сказал Святослав, — я знаю, как вам тяжело будет пережить то, что я задумал, но поверьте, другого пути для нас нет. Вы ведь не ожидали, что я готов принять для всего нашего княжества христианство? Но это возможно только — как богомильство… Вы мне не раз говорили, что все народы и страны славят Христа…

Святослав опять прямо, как князь Игорь, взглянул на нее, и волна глубокой жалости и какого‑то содрогания прошла по ее телу. Это не было предчувствие, но пронизывающая глубину боль достигла сердца, охватила плечи и ударилась в затылок.

— Сын мой, это путь погибели!.. — произнесла княгиня возбужденно.

— Мамо, Порсенна считал христианство путем погибели, но это не мешало вам его любить… Уж если христианство — то только без еврейской его части. Богомилы говорят: как можно соединять палачей и жертву в одном учении? Христа убили, а вы, христиане, почитаете его убийц… Почти вся Болгария уже стала богомильской!

Княгиня привыкла не уклоняться от ударов, ей посланных, а все, что говорил Святослав, было для нее ударом, и его следовало принять. И если нельзя отвести, то побороть…

— Приведи ко мне твоего попа Маркела, я хочу побеседовать с ним, — спокойно ответила сыну княгиня Ольга. А Святослав будто только этого и ждал, засмеялся, подошел и поцеловал мать:

— Мамо, я к этому готов, и поп Маркел этого ждет… Ваша рассудительность меня всегда восхищала — вы ничего и никогда не отвергаете сразу, как все женщины… Они всегда все знают сразу и ни о чем не хотят слышать, кроме того, о чем они знают…

Такие рассуждения были для матери неожиданны: суровый воин, князь–правитель, а тут разговор о женщинском естестве. А она‑то думала, что Святослав летит поверх всего… Удивило ее и то, что сын судит о ней так же, как о других женщинах, а ей‑то казалось, что он не должен рассуждать о ней, своей единственной родительнице, и это слегка задело ее. Похвалы не обрадовали. Но этого уже Святослав не понял.

Он быстро вышел из горницы и вернулся с высоким, по возрасту не старше Святослава, темноволосым и темноглазым молодым мужчиной. Одетый в черные длинные одежды, он был быстр в движениях и мгновенно поклонился княгине. Она с любопытством смотрела на него и про себя отметила: «А ведь похож на северянина, будто из Чернигова!»

Она сделала знак заглянувшему Акиле, чтобы тот внес зажженные свечи, мятное питье, лепешки и кувшины с медом.

Когда все это появилось на столе, Святослав только головой покачал:

— Мамо, и как только вы объясняетесь с ним?! Я недавно попробовал, и у меня ничего не вышло…

В этих словах опять княгине Ольге померещилось пусть и незримое, но соревнование с матерью. Однако она отмахнулась от этих мыслей. Хорошо еще, что сын не спросил, зачем при свете дня горящие свечи, но Маркел это знал и оценил. Он‑то знал — зачем… Огонь свечи уносит раздражение, которое от людей расходится по воздуху, заражая его.

— Маркел, княгиня Ольга хочет ознакомиться с богомильским учением, — сказал князь Святослав, когда все пригубили питья — кто мяты, кто меда.