Валентин Пикуль - Фаворит

— Петр Семеныч Салтыков уже стар, пущай на Москве остается, ею управляя, наступательную армию Голицыну предлагаю…

А ведь все думали, что императрица бросит в наступление именно Румянцева, но она выдвигала Голицына, назначив Румянцева во Вторую армию — оборонительную. При этом генерал-аншеф Петр Иванович Панин сопел сердито: опыт военный велик, а куда девать его!.. Орлов сказал: пока Россия флота на Черном море не имеет, хорошо бы пощекотать пятки султану с другой стороны:

— Из моря Средиземного! Вот потеха-то будет.

— То немыслимо, — возразил князь Вяземский.

— Да почему, князь? — удивилась Екатерина.

— Флота нет для плаваний столь далеких…

Но все согласились, что такая «диверсия» весьма заманчива.

— Тем более, — говорили дружно, — корабли наши в море Средиземном дорогу с клюквою да соболями уже проведали…

Екатерина, не забывая о главном, напомнила:

— Граф Григорий о целях войны речь повел, но его прениями не поддержали… Я предлагаю этот же вопрос, но в иной форме: к какому концу вести войну и в случае авантажей наших какие выгоды за полезное принимать? Подумайте…

Екатерина — не Орлов, и, если она сама спрашивает, надобно отвечать. Члены Совета высказались: в случае военного успеха потребуем у султана свободы мореплавания в Черном море, кроме того, установим нерушимые границы между Польшей и Турцией.

— Мне от ваших слов теплее, но еще не согрелась, — сказала Екатерина, беря пясть табаку из табакерки. — Возвращаю память вашу к предначертаниям дней минувших… Не пора ли России довершить начатое Петром Первым и Великим?

Тут ее поддержали охотно: если на Балтике страна «офундовалась», то пришло время выходить и на берега Черного моря, чтобы после войны там флот плавал, чтобы гавани и города оживились. Правда, Панины отнесли эти проекты к области волшебных грез:

— Турция с такими авантажами не смирится!

Но тут вступился бывший гетман Разумовский.

— Турция, — произнес он, — вестимо, не смирится. Но существует еще и ханство Крымское, а ежели Крым оторвать от влияния Стамбула, сделав ханством самостоятельным, от султана не зависящим, то… и возни лишней не будет.

Екатерина, звонко чихнув, захлопнула табакерку.

Была суббота — день банный. С утра пораньше затопили придворную баню, Екатерина, как всегда, мылась со своей наперсницей — графиней Парашкой Брюс, но сегодня не прошло и получасу их мытья, как из бани выскочила едва прикрытая Брюсша с воплем:

— Скорее… помирает… умерла! Врачей, врачей…

Один за другим трепетной рысцой сбегались лейб-медики. Екатерина была без сознания. Пульс едва прощупывался. Дыхание почти исчезло. Врачи никак не могли привести Екатерину в чувство. Пять минут, десять — никакого результата. Роджерсон сказал, что положение критическое, следует предупредить наследника престола:

— Будем смотреть правде в глаза: она при смерти.

Это известие быстро распространилось по дворцу:

— Умирает… умерла, у нас будет Павел Первый!

Кто-то истерически зарыдал (кто-то тишайше радовался).

Минуло еще двадцать минут — оживить императрицу не могли. Наконец-то обретя сознание, она глухо спросила:

— Что было со мною? Я ничего не помню…

Лейб-медики не хотели ее пугать и сказали, что обморок вызван усталостью, а шотландец Роджерсон даже похлопал ее по плечу:

— Браво, мадам… браво! Вы у нас молодчина…

В черных волосах женщины — ни единой сединки.

— Мне же нет еще и сорока, — сказала она.

— Зато уже есть тридцать девять, — отвечали ей.

Тело женщины было еще молодым, но возле живота уже собрались складки лишнего жира. Не стыдясь наготы, Екатерина с тупым взором сидела перед врачами, а они в один голос ругали ее:

— До каких же пор ваше величество будете вставать раньше всех во дворце и ложиться позже всех? У русских есть хорошая поговорка: работа — не волк, в лес не убежит. А царицы не сделаны из мрамора и алебастра, они устроены, как все люди, и потому должны думать о своем возрасте, увы, это так!

Кривая, нехорошая улыбка исказила черты женщины. В этот момент она увидела себя молоденькой в осеннем парке Ораниенбаума, где угрюмый садовник Ламберти напророчествовал ей о неизбежном несчастье.

— Боже! — простонала она. — Неужели мне скоро уже сорок? И жизнь покатится на пятый десяток… Знает ли кто-нибудь в этом чудовищном дворце, что я еще ни разу в жизни не была счастлива, как бывают счастливы все женщины в мире? — Екатерина тихо заплакала. — Спасибо вам всем, — сказала, явно подавленная, но голосом уже повелительным. — Отныне постараюсь вставать не в пять, а в шесть утра. Все остальное пусть останется по-прежнему… А теперь прошу вас удалиться — я должна одеться…

Обедала в скорбном молчании. За столом ей доложили, что полки столичного гарнизона, идущие на войну, построились перед дворцом и ждут ее. Екатерина встала. Брюсша удерживала ее:

— После бани и обморока… на мороз-то?

— Оставь. Я должна проводить их.

— Закутайся, Като, платок надень.

— Перед солдатами я императрица, а не баба…

Небрежно накинула шубу, взяла в руки муфту из меха загадочных зверей Алеутских островов — и такой предстала перед войсками: искристый снег припорошил ее голову.

— Хочу единого, — громко сказала Екатерина, — видеть вас всех на этом же самом месте после войны — живыми и невредимыми. Не будем же страшиться дней грядущих. Всегда помните: Россия — страна первого ранга, но окруженная завистью, враждой, недоброжелательством. А победа принадлежит вам… Прощайте, ребята!

Грянули промерзлые литавры, запели ледяные трубы. Она вернулась во дворец. Не раздеваясь, надолго приникла к окнам. Кто-то, подойдя сзади, потянул с нее шубу. Женщина покорно подчинилась чужой услуге, даже не обернувшись.

Это был Потемкин, он спросил:

— Матушка, дозволь и мне на войну отбыть?

— Да, — сказала Екатерина, — так будет лучше…

Потом вдруг обвила его шею руками, сочно расцеловала. Видел это только дежурный арап. Он затворил дверь, одарив Потемкина щедрой белозубой улыбкой.

Итак — война… Фанатизм воинов султана был чудовищен: многие янычары, доказывая свою неустрашимость, протыкали себя ножами, носы и щеки пронзали иглами, истекая кровью, шатаясь и крича, бродили по Стамбулу, пока от слабости не падали на мостовые, и бродячие собаки слизывали с них кровь. Гамзы-паша, объявив России войну, сразу сошел с ума и потому избежал обычного конца великих визирей. Мустафа III заместил его кондитером Магомет-Эмином, который, оставив халву и щербеты, служил писцом в конторе, где брались налоги с взяток (Порта была единственной страной в мире, официально облагавшей взятки налогами). Флот султана всегда был готов к войне, но армия совсем не готова, и Мустафа III возвратил престол Крым-Гирею; за это хан должен, не теряя времени на раздумья, обрушить внезапный и небывало мощный удар на Россию и Польшу…