Валентин Пикуль - Фаворит

Она спросила: каково суждение солдат о Румянцеве?

За всех ответил граф Кирилла Разумовский:

— С Румянцевым на войне страшно, зато и весело…

Екатерина распорядилась: Голицына отозвать ко двору, Румянцеву принять Первую (наступательную) армию, а Вторую армию доверить опыту генерал-аншефа графа Петра Панина. Пока скакали курьеры с пакетами о переменах, Молдаванджи-паша послал фуражиров за Днестр в поисках лошадиного корма. Но князь Голицын понял его действия как подготовку сильного удара и решил противостоять ему. Хватился с опозданием, когда турки укрепились за редутами. Пришлось слать в атаку отчаянных гренадеров. Запалив фитили в гранатах, храбрецы кинулись в глубокий ров, залитый жидкою грязью, и взяли редуты. Турки спасались бегством.

Вслед за сметенной армией Молдаванджи-паши выскочил из Хотина и зачумленный гарнизон, бросив крепость на произвол судьбы. 9 сентября с немалою опаской, обходя трупы, избегая брать что-либо из добра, русские без единого выстрела вошли в город. Голицын бестолково попрощался с армией:

— Со мной вам худо казалось, так воюйте без меня…

Петр Александрович Румянцев прибыл! Распахнув дверцу кареты, он тростью нащупал под собой молдаванскую землю и молодцевато выпрыгнул из возка. Недоверчиво оглядел офицеров ставки.

— Избаловались! — грянул басом, грозя палкою. — Европа-то хохочет, повторяя слова короля прусского. Но турки пущай и далее слепцами пребудут. А кривых средь нас не сыщется.

— Я кривой, — подал голос Потемкин.

Румянцев долго обозревал его повязку на лбу.

— А камергеры в счет не идут, — дерзко заявил он.

— По именному указу ея имераторского величества, — доложил Потемкин, — из камергеров переименован я в генерал-майоры…

Весь багаж Потемкина умещался в седельных саквах и хурджинах. Но другие офицеры, что побогаче, таскали за собой по два-три воза всякого добра, не считая походных метресс и оркестров. Очевидец пишет: «Труднее всего было сладить с халатами. Как это ни воспрещалось, но любители понежиться не отставали от халатов…» Конечно, имел халат и ленивец Потемкин!

Однажды по росе вышел он в халате размяться, и сам не заметил, что за ним наблюдает Румянцев, который и сказал с ядом:

— Ишь, как вас, камергеров, для войны-то принарядили!

Велел он одноглазому сопровождать его по лагерю, и — пошли, но лучше бы не ходить. Солнце всходило выше, бивуак пробуждался, выбрались из шатров офицеры, из палаток солдаты, все видели, как Румянцев водит за собой камергера в халате. Григорий Александрович признался, что утренняя нужда подоспела.

— Ничего, потерпишь, — ответил безжалостно Румянцев и увлек его в свой шатер, где собрал генералов. Очень приветливо Петр Александрович попросил камергера в халате принять участие в общей беседе. — А без вас как же? — сказал он. («Потемкин слишком чувствовал тягость халата на плечах, но всякий раз, как пытался уйти, Румянцев его удерживал, задавая военные вопросы».) — Куда спешите, военачальник опытный? Мы без вас как без рук. Ну-кось, скажите, что думаете, а мы послушаем…

Румянцев был в форме и при шпаге, все генералы тоже, а он, несчастный, один, как барин, в халате, и даже по нужде не отпускают. Такого позора Потемкин еще не переживал. «Табель о рангах» — штука каверзная: Румянцев издевался с умыслом, ибо поручик стал сразу генералом, да еще из халата его никак не вытряхнуть…

Ежели так, и жалеть его не надобно: пущай мучается!

Начиналось! Перед отправкой эскадр, дабы предохранить корабли от быстрого разрушения, их борта обшивали просмоленным войлоком, а сверху обстегивали тесом, — готовились в дальний путь.

Черногорцы уже восстали, Греция ждала русских освободителей, но флот еще не имел баз в Средиземном морс, и Екатерина в эти дни писала на Корсику: «Господи! Защита и спасение Отечества от несправедливой узурпации, борьба за свободу — вот то, чему Европа уже несколько лет свидетельница в ваших подвигах». Она обращалась к партизанам Корсики, которые из кустарников-маки подстреливали французских оккупантов: «Долг всякого человека — помогать вам!» Екатерина искала союзника в безбрежии морей, в которые уплывала ее первая эскадра. Паскуале Паоли, вождь корсиканцев, запрашивал Петербург: чем конкретно Россия может оказать помощь его стране?

— И что вы ответите? — спросил Панин императрицу.

— Вот и не знаю… Пушек самим не хватает. А испанские корабли от Мексики теперь стали плавать севернее: Мадрид беспокоится, что мы, русские, сеем и пашем, рожаем и умираем уже в Калифорнии — под боком колоний испанских. Англичан тоже надобно остерегаться, и потому пушки нужны для укрепления Камчатки… Ладно! Если не партизаны Корсики, так рыцари Мальтийского ордена всегда придут нам на помощь в морях южных…

Вольтер прислал очередное письмо: «Здесь (в Европе) появился манифест Грузинцев, из коего ясно видеть можно, что они не хотят более снабжать Мустафу девицами». Екатерина отвечала без промедления: «Грузинцы воспротивились Туркам и отказываются платить им ежегодную дань, состоящую в наборе девушек… войски мои перешли горы Кавказские и объединились с Грузинцами». Вольтер сообщал, что собирается умирать, и потому требовал от царицы подробнейших реляций, дабы на том свете вручить их лично в руки Петру Великому от имени Екатерины Великой! Императрица в ответ желала его здоровью окрепнуть так же, как окрепли ее Азов с Таганрогом, а все реляции о победах бралась доставить в преисподнюю сама. Желая оказать России практическую помощь, Вольтер предложил проект боевой колесницы. «Не мое ремесло выдумывать, как людей убивать, но два отличных немецких душегуба уверяли меня, что оные колесницы…» — и далее следовало красочное описание того возвышенного момента, когда колесница, подобно молотилке с серпами, начнет косить головы с легионов турецких.

В июне Екатерина, как всегда, праздновала годовщину своего вступления на престол. Неожиданно во дворце явилась Дашкова, сразу замешавшаяся в сонме иностранных посланников. Екатерина не могла миновать дипломатов, а подойдя к ним, волей-неволей была вынуждена обратить внимание и на свою «подругу»:

— Ах, моя любезная! Как я счастлива видеть вас…

Будучи статс-дамой, Екатерина Романовна, чтобы выехать за границу, обязана получить разрешение от престола, и она учла, что в присутствии иностранцев Екатерина не сможет ей отказать.

— Езжайте, голубушка, — сказала императрица, — свежий воздух восстановит ваши силы. Но я так жалею, что вы покидаете нас…

Дипломаты уже обратили внимание, что в Петербурге давненько не видать Алехана и Федора Орловых, которые ранее объявили себя болящими. На вопросы о братьях Екатерина лишь улыбалась. Она-то знала, что немощь Алехана была мнимой, богатырь больше месяца валялся в постели, лишь симулируя слабость. Но «болезнь» давала повод для «лечения» за границей.