Валентин Пикуль - Фаворит

Будущая Таврида пока оставалась диким ханским Кырымом,

Один и тот же странный сон одолевал Потемкина: с моря плывет большая галера с золотыми бортами, выгребая из волн серебряными веслами; над нею полощутся сатанинские паруса из пурпурной парчи, и некто, голый и страшный, заросший непотребными волосами, окликает его с галеры по имени — голосом тонким, женским, знакомым, после чего Потемкин просыпался в ужасе:

«К чему бы эта галера и кому надобен я?..»

Потемкин уже не раз побывал за Дунаем — как партизан: набежал, ударил, разбил, вернулся! Ранней весной Григорий Александрович удостоился чина генерал-поручика. Война сделала его ближайшим соратником Румянцева, который без жалости посылал камергера в самые гиблые места, заведомо веря, что Потемкин извернется, а викторию добудет. Румянцевская школа была жестокой, но полезной. Не имея поддержки при дворе, Потемкин делал блестящую карьеру зрело, настойчиво и доблестно, не раз подставляя голову под пули, а шею под ятаганы. Слава приходила к нему с другой стороны Дуная, занятой турками, которые в минуты затишья не раз подскакивали к русскому бивуаку, а драгобаш их кричал через реку:

— Пусть этот кривой делибаш с длинными, как у бабы, волосами не думает, что живым останется. Мы и второй глаз ему выколем…

Приятно знать, что противник побаивается тебя! Весна застала конницу Потемкина возле Силистрии; над широкими дунайскими поймами тучами вились комары; правее, напротив Журжи, стояли войска графа Ивана Салтыкова (сына покойного фельдмаршала); Румянцев из Фокшан доругивался с Петербургом и лично бранился с Екатериной, настаивавшей, чтобы в этом году Рубикон был перейден. Дунай — как сочная зеленая ветка, которую турки обвешали тяжелыми гроздьями крепостей; по мнению многих генералов, мысливших одинаково с фельдмаршалом, надо было думать не о форсировании Дуная, а заботиться о том, как бы сами турки не перешли Дунай, чтобы изгнать русские армии из Валахии… Но Петербург настаивал, и Румянцев приступил к делу, наказав Потемкину:

— Первый удар делать твоей бригаде.

Потемкин отвечал, что от его дивизий останутся яйца всмятку, но Румянцев утешил: мол, Суворов поддержит с фланга поиском на Туртукай… Здесь, под зыканье пуль и под гудение комаров, встретились два человека, которым суждено было до конца быть вместе, деля взаимную любовь и ослепительную вражду! При знакомстве Суворов с интересом обозрел Потемкина — храброго кавалериста с замашками беспечного сибарита. Потемкин же с большим любопытством приглядывался к Суворову, о котором на Дунае уже знали, что чудак подвижен, дерзок, победоносен, зато наделен странностями характера. Они как-то сразу понравились один другому, от самого начала величаясь по имени-отчеству. Оба они, и Потемкин и Суворов, заметно выделялись небрежностью в одежде, никогда не стесняя себя застегнутыми пуговицами и поясами, не придирались в соблюдении формы к своим подчиненным. «Война — это не парад, а только работа, причем тяжкая…» — в этом они были солидарны!

Очень далеко, по изгибам зеленых холмов Валахии, протягивались пунктирные цепочки утомленных верблюжьих караванов. На другом берегу Дуная гарцевали спаги — великолепные наездники, сидящие в деревянных седлах, как на стульях, их вздернутые колени почти касались подбородков. Издали пущенная стрела воткнулась в землю между ног Потемкина и Суворова.

— Александр Василич, ты такого еще не видел, — сказал Потемкин. — Берегись: стрела пули страшнее, она бьет сильней и дальше ружья, а рана очень опасна… Крючки — во такие!

Суворов прибыл на Дунай после инспекционной поездки вдоль северных рубежей государства. Румянцев своих генералов держал в черном теле, а тут явился «новичок», но уже с такой упроченной славой, какой фельдмаршал своим генералам не давал. Румянцеву явно мешало, что Суворов был на виду у самой императрицы и она его поддерживала, а Румянцева поругивала… Приступая к поиску на Туртукай, Александр Васильевич был недоволен заданием.

— Кажется, — сказал он Потемкину, — мог бы я сделать и большее! За что ж меня в никудышное место посылают?

Был лишь восьмой день пребывания Суворова на Дунае; ему дали свободный отряд в две тысячи человек; сейчас не лавры важны — успех! Он еще раз продумал все. От него ожидают поиска (иначе — рекогносцировки, точнее — набега на Туртукай, где засели 5000 турецкого воинства). Ну что ж! Пора, пора.

За ним катились четыре жалкие пушчонки…

Александр Васильевич решил так: лодки погрузить на телеги и тихонько, без колесного скрипа, перевезти их за семь верст от лагеря, а войску следовать за ними — скрытно. Пришли на место переправы, Суворов объявил всем отдых, накрылся плащом и быстро, как Македонский, заснул под всплески волн. Его разбудили вопли — страшные, леденящие кровь: «Ля-иль-Алла!» Турецкие спаги, нежданно свершив переправу, теперь неслись тучей. Крепко сидя на своих «стульях», они резво смяли донских казаков.

— Во, бесы! — удивился Суворов. — Как ловко воюют!

Он с трудом поспел к карабинерам, которые метким огнем загнали спагов обратно в лодки. Среди пленных достался Суворову знатный старец Бим-паша, мучимый нервной жаждой.

— Дать старцу водки, — велел Суворов и спросил, кто главный в Туртукае, на что Бим-паша, выпив водки, сказал, что в крепости засел любимец султана, паша Сари-Махмед, из мамелюков. — Это правда, что он очень красивый человек? — спросил Суворов.

— Да, он достоин кисти вашего Рафаэля…

Этот писаный красавец лишил Суворова главного — внезапности. По сути дела, его планы уже разоблачены. Любой на месте Суворова занял бы оборону, усилил пикеты и переждал время. Но Суворов решил иначе: он вернул войска на исходные позиции — встал опять напротив Туртукая! Будь в голове Сари-Махмеда даже крупица разума, он будет ждать нападения где угодно, но только не здесь…

— Варить кашу, — распорядился Суворов. Кашу сварили. — Теперь ешьте ее, — велел Суворов. Кашу съели. — Ложитесь и спите.

Пока люди спали, он послал гонца к Потемкину за сикурсом, и тот обещал прислать две тысячи запорожцев со всеми причиндалами коша — с саблями и песнями, с горилкой и бандурами. Суворов ждал-пождал — не слыхать их песен, не звенят за горой бандуры. А пока он ждал, Румянцев сразил его новым приказом: оставить Туртукай в покое, дабы поберечь войско от истребления.

— Я такого приказа не получал, — решил Суворов.

Ночью он посадил пехоту на лодки, конница тихо вошла в воду, казаки, держась за хвосты и гривы, погрузились в теплые волны Дуная. Еще на середине реки их стали обстреливать с батарей, но люди, даже не знавшие суворовской хватки, вдруг поверили, что этот маленький, болезненный человек, скорый в речах и жестах, в ночной сорочке на голос тело с распахнутым воротом и пренебрегавший шляпою, этот человек попусту не станет бросать их на гибель: они уверенно плыли дальше… Суворов выскочил на берег одним из первых!