Валентин Пикуль - Фаворит

Разумовский отошел к окну, чтобы не видели его улыбки.

Он-то был умнее их всех… демон!

Екатерина спешно велела закладывать кареты:

— Если мой сыночек думает, что можно по пустякам рубить людям головы, то после моей смерти он недолго процарствует и его же голова скатится в мой гроб… Это уж так! Едем отсюда…

Но сыну с невесткой указала следовать за нею в Царское Село, чтобы ни на минуту не ослаблять своего наблюдения за ними. Зная о заговоре, составленном для ее свержения, Екатерина хотела лишь убедиться: примкнет ли к заговору и невестка? Из Архипелага как раз приехал Алехан Орлов-Чесменский, явно удрученный потерей прежнего влияния брата при дворе. Он сообщил, что Степан Малый, прокладывая в горах дороги, заложил в скалу слишком много пороха и при взрыве ослеп. Дожи Венеции, не желая конфликтов с турками, подослали к нему убийц, и они зарезали Малого.

— Нам все легче, — отозвалась Екатерина. — Я на этих самозванцев уже не обращаю внимания, так их расплодилось…

Удалив от «малого» двора Никиту Панина, она приставила к сыну генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова, алчного до чинов и поживы прохиндея. Павел справедливо рассудил, что мать подослала к нему шпиона, а Екатерина, в ответ на упреки сына, доказывала, что Салтыков обуздает крайние порывы его настроений:

— Я не могу позволить вам слушаться только жену, у которой ветер в голове, или Разумовского, ставшего вашим фаворитом.

— У меня нет фаворитов! — сразу напыжился Павел.

Екатерина тяжко вздохнула: что с ним спорить?

— Если у тебя нету, так у жены заведутся.

Переходя с французского на русский язык, Екатерина всегда «тыкала» сыну. Павел сказал, что его жена воспитана в «благородных манерах».

— Воспитание проверяется опытом, — подавленно отвечала мать. — А манеры не стоит путать с пустым манерничанием…

Чтобы смирить ретивость великой княгини, императрица назначила ей в обер-гофмейстерины суровую графиню Екатерину Румянцеву, жену фельдмаршала, которая никому из молодежи при дворе спуску не давала, боясь только одного человека на свете — своего грозного мужа. Но русский язык при «малом» дворе оставался в загоне! Однажды, когда Natalie обратилась к царице по-немецки, та ничего не ответила, продолжая шушукаться с графинею Брюс.

— Вы не желаете разговаривать со мной?

— Желаю. Но только на языке российском…

Великая княгиня закатила глаза, угрожая потерей сознания.

Екатерина, опахнувшись веером, сказала ей с издевкой:

— Вы, милая, в обморок перед своим мужем падайте, он это оценит как надо. А мы с графиней Брюс дамы ужасно невоспитанные, нравов злодейских, и жалеть вас не станем…

Вскоре картина заговора прояснилась настолько, что пора было действовать. Екатерина приступила к делу, когда к заговору в пользу своего мужа примкнула и Natalie. Список заговорщиков вскоре пополнился именами князя Николая Васильевича Репнина и персонами духовными; среди помощников Панина был подозрителен Денис Фонвизин. Екатерина жаловалась Орловым:

— Худо мне жить стало! Даже «бригадир» и тот желает учить меня, как следует царствовать по всем правилам конституции…

Среди офицеров столичной гвардии тоже нашлись охотники до нового, «мужского» правления. Панин желал ограничить русское самодержавие олигархией аристократической, и в этом духе была сочинена им «конституция», которую Павел и заверил своей подписью, согласный ради короны поступиться даже некоторыми правами монарха. Но больше всего в этой истории Екатерину возмутило вмешательство в придворные дела юной невестки… «Кем быть?»

Поздним вечером, будучи одна, Екатерина грелась у камина. Позвонила — пусть явится наследник. Когда сын пришел, она великолепно разыграла роль разъяренной мегеры, даже обычная кочерга в ее руках показалась Павлу грозным оружием.

Последние слова матери были разящими:

— Помните! Тем, что вы живете в моем дворе и обладаете правами наследника престола, вы обязаны исключительно моему молчанию о вашем происхождении. Но стоит мне однажды раскрыть рот и объявить истину, как вас никогда здесь не станет, и где вы после этого окажетесь — этого не знаю даже я!

Павел в ужасе побежал к себе в комнаты, своими руками вынес для матери полный список участников заговора.

Екатерина блистательно довела эту сцену до финала.

Даже не глянув в список (ей давно все было известно), она швырнула бумагу в пламя камина и помешала кочергой.

— Я не желаю знать этих глупцов! — сказала она. — А ты передай своей жене, что Натальей Первой и Великой ей не бывать… Вряд ли что из нее получится, если до сих пор она не в силах произнести простейшее русское: здрасьте и до свиданья!

Конечно, Екатерина могла бы сказать и гораздо больше, но решила пощадить свое исчадье ада… «Это потом — не сейчас».

Дени Дидро долго не видел Екатерину: всю жизнь пивший воду из Сены, он заболел от воздействия невской воды. Что дальше?

Дальше было интересно. В мрачном королевском замке с треском и чадом разгорелись дешевенькие свечи. Фридрих II принимал гостей и проезжих через Берлин знатных господ. Российский посол, князь Владимир Сергеевич Долгорукий, представил королю молодого князя Василия Долгорукого, сына Долгорукого-Крымского.

Король всегда был внимателен к русским офицерам:

— Вы проездом, полковник? А куда путь держите?

— Еду пить воды Ахенские и Пирмонтские…

— Очень приятно, — сказал король, — что у вас, такого молодого, хватает времени для питья вод, а я вот, уже старик, и не вижу минуты отдыха… Кстати, полковник, какой на вас мундир?

— Второго гренадерского, — отвечал Долгорукий.

Фридрих перекинул трость из левой руки в правую.

— Какие там воды? — визгливо крикнул он. — Вам надобно быть не здесь, а дома… Разве не знаете, что Второй гренадерский полк на почтовых [27] В те времена армии перемещались пешком. Отправление целого полка солдат «на почтовых» было явлением необычным, как если бы в наше время воинские соединения передвигались с помощью такси. Вторично к этому дорогому способу передвижения войск Екатерина прибегла в 1788 г. срочно отправлен в Казань?

Король глянул на посла России — тот пожал плечами.

— Я об этом ничего не знаю, — сказал посол.

— Увы, я тоже, — сознался полковник.

Фридрих стегнул тростью по голенищу своего ботфорта:

— Так я знаю! У вас появился какой-то Пугачев.

Как ни мчался назад Долгорукий, все же опоздал. Его полк был рассеян, офицеры повешены. Емельян Пугачев разъяснял эту жестокость в таких выражениях: «А чего ж они противу меня, неприятеля своего, шли гуртом, будто овцы какие, и никакой дисциплины не соблюдали».