Валентин Пикуль - Фаворит

— Неужели вы уверены, что Бурбоны исчезнут?.. Да, не любите вы королей, — сказала Екатерина, прочтя его записку.

Дидро ответил:

— Если б миру стало известно, в каком месте на земном шаре находится гнездо, из коего выводятся всякие Фридрихи, любой разумный человек поспешил бы туда, чтобы перекокать все яйца всмятку!

Екатерина спросила Дидро:

— Вы писали ко мне по просьбе графа Дюрана?

— Нет, — ответил Дидро, — мои уста менее подозрительны, нежели уста королевского посла… Я сказал как француз!

Перед ним заискивали многие царедворцы, и только цесаревич Павел глядел волком, откровенность ученого считая лестью, а спину Дидро называл слишком гибкой. Дидро полагал, что повидается с Екатериной лишь дважды, но беседа следовала за беседой, и однажды императрица встретила гостя откровенными словами:

— А у нас опять новость… Подумайте! Не успели мы избавиться от Степана Малого в Черногории, присвоившего себе имя Петра Третьего, как вдруг явилась в Европе красотка, желающая сесть на мое место. Кто такая — никто не знает. Но возле ее ног валяется вечно пьяный князь Радзивилл, относящийся к ней, как отец к родной дочери, а литовский гетман Огинский относится к самозванке, скорее, как пылкий влюбленный… Что скажете, мсье Дидро? Ну разве не весело нам живется?

Новая претендентка на престол России пока что слишком далека и загадочна, а потому и неопасна.

Екатерина указала Елагину:

— Перфильич, у меня руки от писанины уже отсохли, садись и пиши сам… Так и быть! За голову Пугачева кладу теперь десять тыщ. Напомни Бибикову, чтобы схватил жену его «маркизу» Софью Пугачеву с детишками, пущай живет в Казани, содержать ее хорошо и с лаской. А она пусть трезвонит, где можно, что ее муж Емельян — подлец и дезертир, с войны убежавший, без куска хлеба ее оставил! Если бы, мол, не царица, что бы она делала?

Берда, расположенная в пяти верстах от Оренбурга, стала столицей восставших. Пугачев занял в Берде лучшую избу, горницу изнутри обклеил золотистой фольгой и яркими бумажками, указав именовать эту комнату «золотой палатой». В сенях дежурили охранники-казаки.

…Бибиков, прибыв в Казань, докладывал Петербургу, что дворянство пребывает в тоске и унынии, бедные истерзаны страхом господним, а богатые, махнув рукой на свои имения, уезжают подальше. Казань живет ожиданием пугачевского нашествия. Бибиков выражал боязнь за свои гарнизоны, особенно отдаленные от центров, — как бы солдаты не переметнулись к самозванцу! Духовенство в провинциях почти все на стороне Пугачева, его посланцев попы встречают крестным ходом с хоругвями, заодно молятся за цесаревича Павла, Екатерину же в ектениях уже не поминают…

Екатерина все чаще совещалась с Шешковским:

— Степан Иваныч, тебе, дружок, следствие вести. Истину из Пугачева с кровью достань и мне покажи… Костей его не жалею. Но, пытая, сбереги изверга, чтобы своими ногами на эшафот вскарабкался. Вопросов у меня к «маркизу» скопилось немало…

— Матушка, — кланялся ей обер-кнутмейстер империи, — какие вопросы? Сначала вора словить надобно.

— Если за рубеж не скроется, дома всегда словим! — Логика размышлений уводила императрицу в дебри внешней политики: кто стоит за спиной Пугачева? За спиной его стоял русский народ, но Екатерина гадала: «Фридрих? Мария-Терезия? Или… Панин?» — О том и будешь с Пугачева сыскивать, — наказала она Шешковскому. — Еще знать хочу, откуда знамя голштинское у злодея явилось?

Настала ночь, а Васильчиков не дождался звонка, зовущего его к исполнению обязанностей. Но и заснуть Екатерина не могла, до утра блуждала по темным комнатам пустого, будто вымершего, дворца. Надо подумать. И как следует подумать. Справится ли Бибиков с Пугачевым? Вряд ли… Румянцев застрял на Дунае и не даст Бибикову ни солдат, ни Суворова! А что Васильчиков? Ничтожество, живущее по звонку, как лакей на побегушках. Орловых она удалила сама, и еще неизвестно, что взбредет в голову Алехану, который владеет могучей эскадрой…

На кого положиться? На чье плечо опереться?

— Никого нет, осталась одна! Совсем одна…

Красота мужчины — дело последнее; Екатерина ценила мужскую породу за иные качества: силу, волю, бесстрашие, разум. Сейчас, как никогда, необходим сподвижник в преодолении трудностей, возникавших на каждом шагу.

— А где мне сыскать такого? — вздыхала Екатерина…

Нашла! Раненько утром, когда явился гоф-курьер, чтобы забрать для развоза почту, женщина казалась собранной, мрачной, черствой. Одно из писем она выделила точным жестом:

— В армию Румянцева — генерал-поручику Потемкину!

Это было письмо, зовущее к любви, какие пишут все женщины всем мужчинам. Гоф-курьер этого не знал. Широким жестом сгреб он почту со стола в свою широкую сумку, защелкнув бронзовые пряжки. Сейчас в панинской канцелярии проставят печати, и через всю страну, потрясенную восстанием, поскачут курьеры…

Екатерина мысленно пересчитала прежних фаворитов:

— Потемкин будет шестым, если учесть и… мужа! — При воспоминании о муже ее передернуло от брезгливости.

Был декабрь 1773 года.

Неожиданно скончался турецкий султан Мустафа III, тень Аллаха на земле, ставший тенью самого себя. Он умер, сломленный неудачами войны и недоверием к тем фанатикам, которыми сам же и окружил себя и которые при всяком удобном случае кричали ему: «Никакого мира с неверными! Нет такой силы в свете, чтобы поколебала минареты наших мечетей. Если мы свято верим в Аллаха, так, спрашивается, кто может победить нас?..»

Скрипнула потаенная дверь Сераля — из нее выбрался страшный человек, тихо прошествовавший к свободному престолу, чтобы воссесть на нем под именем султана Абдул-Гамида I. Ужасен был облик его — облик человека, заживо погребенного, который все эти годы ожидал или удушения ночью подушками, или острого кинжала в спину, или чашки кофе, на дне которой растворились кристаллы яда. Он не верил, что жив, и садился на престол осторожно… Ислам завещает владыкам мира: «Врага устрани, а затем убей его. Каждый пусть беспощадно использует все обстоятельства, назначенные ему судьбою». Этот принцип покойный Мустафа III применил к своему родному брату. Рожденный в 1725 году (в год смерти Петра I), Абдул-Гамид тридцать восемь лет провел в заточении, где ему не отказывали только в одном — в гаремных утехах. Наследник престола пил воду, не догадываясь, откуда она течет, он слышал, что есть звезды, но забыл их свет… На цыпочках к нему приблизился великий визирь Муэдзин-заде (уже седьмой визирь за время войны), и, склонясь, информировал новую тень Аллаха на земле, что его империя находится в давнем состоянии войны с империей Романовых. Как только он это сказал, тут все дервиши, закружившись волчками, стали кричать.