Валентин Пикуль - Фаворит

Она права: исторические аналогии бывают и опасны!

И уж никак не ожидала императрица, что ее чадо вдруг представит «Разсуждение о государстве вообще… и касательно обороны всех пределов». Павел, по сути дела, не рассуждал — он жестоко расхаял все время правления своей матери. Павел призывал Екатерину киокою во внешней политике, чтобы Россия занимала в Европе позицию лишь оборонительную…

— Читая ваше «Разсуждение», сын мой, — сказала мать, — можно подумать, что войну с Турцией начала я ради собственной славы. Вашему высочеству, однако, неразумно упрекать меня в войне, зачатой едино лишь в продолжение той политики, коя от Петра Великого россиянам завещана… Нам без моря Черного не бывать, как не бывать и без моря Балтийского! Да, согласна я, что война сия отяготила народ. Не спорю. Но, скажите, какая война облегчает нужды народные? Я таких войн не припомню… А что за военные поселения вы придумали?

Павел растолковал: армию сократить, гвардию раскассировать, а по рубежам страны основать военные поселения, дабы крестьяне, весело маршируя, пахали и сеяли. (Вот откуда зарождалась на страх народу будущая «аракчеевщина».)

— Не ваша это фантазия! — обозлилась Екатерина. — Подобные поселения Мария-Терезия уже завела на границах Венгрии и Буковины, а нам, русским, того не надобно. Не поручусь за цесарцев, но русского хлебопашца в казарму не засадишь. Мало нам одной пугачевщины? Так и вторая случится…

Когда Павел покидал кабинет, ему пришлось перешагнуть через вытянутые ноги Потемкина, не соизволившего извиниться.

— «Разсуждение» сие, — намекнул потом фаворит Екатерине, — исходит, судя по его слогу, из предначертаний панинских. Что граф Никита, что граф Петр, оба они до прусских порядков всегда охочи и к тому же цесаревича сызмальства приучали…

Павел, оскорбленный до слез, удалился на свою половину дворца, где его ожидали Разумовский с Натальей, звонко стучавшей по паркетам красными каблуками варшавских туфель.

— Теперь, — сказал им Павел, — у меня не остается иного пути, как завести собственную армию — образец будущей! Но для квартирования полка нужны владенья земельные.

Наталья Алексеевна заметила, что регимент можно разместить в густых лесах Каменного острова. Разумовский возразил:

— Это слишком близко от резиденции, и каждый маневр наш через полчаса станет известен императрице…

Павел выразительно глянул на жену:

— Ангел мой, когда вы станете в тягостях и понесете к престолу наследника, матушка моя — она уже обещала мне! — наградит нас обширным имением. — Павел не заметил, что жена его не менее выразительно глянула на Андрея Разумовского. — Я догадываюсь, — заключил муж (ни о чем не догадываясь), — что матушка перекупит от Гришки Орлова его Гатчину с замком, и там-то мы уж славно замаршируем на любой манер…

Он скромно выклянчивал у матери 50 тысяч рублей.

— Нельзя так много тратить! Впрочем, — согласилась Екатерина, — просимую сумму выдам. Но лишь после того, как отпразднуем разгром Пугачева и славный мир Кучук-Кайнарджийский… Верьте слову матери, сын мой.

Екатерина была извещена, что Пугачев сумел внушить своим приверженцам веру в близкий приезд к нему Павла с войском.

В эти неприятные дни Екатерина сказала Потемкину:

— Не хотела тебя тревожить, но все-таки знай: Никита Панин передал мне очень скверное сообщение из Рагузы…

Потемкин вышел из кабинета ее со странными словами:

— Все будет наше, и рыло в крови!

За Сарептой армию Пугачева настиг неутомимый Михельсон, который одним ударом опрокинул мятежников в реку. Пугачев бросил все пушки, все обозы и скрылся с яицкими казаками на восточном берегу Волги… Надвигалась осень. Беглецы углубились в степи. Пески, безводье, сушь, клекот орлов.

Пугачев не знал, что среди казачьей верхушки, которая его выдвинула (и которой он верил), уже созрел заговор: сдать «надежу-государя» властям, получить за него денежки, обещанные царицей в манифесте, и потом с чистой совестью жить да поживать на берегах тихого Яика… Яицкие казаки, атаманы Чумаков, Творогов, Федульев и Бурнов говорили друг другу:

— Тады нам и кровь невинную простят, смилуются.

Стремя соловой лошади Пугачева соприкасалось со стременем Коновалова, родного брата «императрицы» Устиньи; это был верный телохранитель Пугачева… Казаки вывели отряд на Узени — таинственные реки без конца и начала, теряющиеся в травах и камышах, столь высоких, что в них не заметишь и всадника. Издревле в этих краях, обильных живностью, укрывались волжские разбойники, а староверы имели тайные скиты и молельни. Отсюда и до Яицкого Городка было уже недалече… На ночь расседлали коней. Ярко вспыхнул костер. Пугачев строил планы: коли Астрахань взять, к яицким примкнут казаки донские, терские и гребенские. С ним вроде бы соглашались. Пугачев велел шурину не отлучаться:

— Да штобы, гляди, мой соловый под седлом наготове был. Пистолеты штобы с пулями, проверь…

Творогов в караул поставил своих сообщников, соловую лошадь в темноте заменил худой кобылой с пугачевским седлом, а пистолеты спрятал. На следующий день шатер Пугачева навестили отшельники-староверы, принеся в дар «государю» арбуз превеликих размеров. Пугачев сказал:

— Поедим арбуза да поедем. Ну-ка, Чумаков, разрежь энтого богатыря, штобы каждому было поровну…

При этом он протянул Чумакову длинный кинжал, с которым не привык расставаться. Чумаков подмигнул сообщникам, глубоко вонзя нож в кровавую мякоть. Посыпались черные семечки.

— Что, ваше величество, куда путь направили? — спросил Чумаков.

— А я думаю двинуться к Гурьеву городку. Там перезимуем и, как лед вскроется, сядем на суда да поплывем за Каспийское море…

— Иван, что задумал — то затевай! — крикнул Федульев Бурнову. Тот схватил Пугачева за руки.

— На царя руки подымаете? — закричал Пугачев.

На него набросились, отобрали оружие.

Старцы-отшельники от страха попадали на землю. Пугачев опрометью выскочил из шатра — с криком:

— Измена, измена… Солового коня сюда!

В горячке он даже не разобрал, что под ним чужая кобыла. Коновалов пластал над собой воздух саблей, защищая царя-шурина, но его тут же изрубили в куски. По камышам, сухо трещавшим, в страхе разбегался народ. Пугачева сдернули с седла.

У него было взято: 139 червонных монет разной чеканки, 480 рублей серебром, турецкая монета (тоже из серебра) и… медаль на погребение императора Петра III. Пугачева отвезли в Яицкий Городок, заперли в клетку, с бережением доставили в Симбирск, где и состоялась его встреча с Иваном Паниным.

— Как же смел ты, вор, назваться государем?

— Я не ворон, я вороненок, а ворон-то еще летает, — бросил ему в ответ Пугачев.