Паул Клаас - Сын Пантеры

Так как он не нашел его на земле, он стал искать его в другом месте. Иногда он оставлял братьев и сестер своих и уходил в горы молиться, но небо не отвечало на его мольбы. В конце концов он искал и нашел отца своего в себе самом. С этой минуты он носил его в себе как некий голос. Он сделался чутким ухом своих собственных слов. Некоторые говорили, что он одержим бесами. Но дух, к которому он обращался, он называл Авва, Отче.

То, что он сам так никогда и не отважился высказать, прошептал ему как-то один из учеников, спросив его: «Не сын ли ты Божий?» – «Ты сказал», – отвечал он. Эти слова так поразили Фому, что он только мне одному тайно открыл их. По-моему, Учитель наш, подобно другим раввинам, уходил от ответа, возвращая вопрошавшему его же слова. «Но почему, – спрашивал Фома, – он так и оставил меня с моими сомнениями? Моисей сказал: „Не творите образа Божьего". Но кто называет себя сыном Божьим, творит из себя образ Божий». – «Он грешит против второй заповеди», – согласился я. «Если только он сам не является Богом», – сказал Фома. Я прижал палец к устам его.

Филипп рассказал нам о мистериях жизни и смерти, которые праздновали в его родном городе. На это Учитель пообещал, что он словом своим вдохнет в нас новую жизнь и всех людей заставит проснуться от их духовной смерти. И он привел нас в пещеру, а потом вывел нас снова из тьмы ее к своему свету. После этого он объяснил, что мы родились заново и что теперь мы, как и он, должны выбрать себе нового отца. Никто из нас не понял, чего он хотел.

Между тем он становился все более мрачным и вспыльчивым. Так, однажды он проклял бесплодную смоковницу. Он объявил, что тело – это темница и мир – могила, которые он вскоре покинет. Я, любивший его, боялся за его жизнь.

Наконец оба Симона склоняли его к тому, чтобы он утвердил здесь свою земную власть. Израилю нужен был вождь, чтобы освободить эту землю. Народ наш угнетали как никогда. Поэтому и спасение было близко. К следующему празднику Пасхи галилейские повстанцы должны были смешаться с толпами паломников. Против этих Гедеоновых полчищ не хватило бы легионов. Он был орудием Господа. Десятки тысяч людей ждали слова его, чтобы провозгласить его царем Иудейским. Он согласился – при условии, что сам Господь станет единственным властителем в царстве Сына человеческого.

Ликуя, вступили мы в Иерусалим. На улицах города паломники с радостью приветствовали его как освободителя. Сопровождаемый вооруженными ревнителями Господа, подошел он к Храму и изгнал ростовщиков со двора. Но когда подоспела храмовая стража, он тут же убежал прочь. После короткой перебранки мы последовали за ним.

Растерянность наша была беспредельна. Почему не приказал он взять приступом их твердыню? Придя в Вифанию, он объявил: «Отец мой сказал мне, что время мое еще не пришло». Он пошел в горы, чтобы молиться там, и оставил нас в отчаянии и смертельном страхе.

Петр созвал нас. Все пропало. Римляне и священники теперь знали, чего мы хотим. Они схватят нас, будут пытать и казнят, как они уже сделали это с Иоанном Крестителем и его последователями. Было только одно средство воспрепятствовать этому: мы должны были убить его и сказать, что мы сами осудили этого одержимого, потому что он призывал к восстанию. Никто не возразил против этого, только я один защищал его. Я заклинал не убивать его, но передать его властям и надеяться на их милость.

Иоанн, должно быть, рассказал ему о нашем заговоре, потому что, когда я этой ночью пришел к Учителю, попросил он меня на следующий день исполнить то, что я сам же и предложил. Я отказывался и умолял его бежать вместе со мною. «Любите друг друга», – сказал он нам. Я хотел обнять его, но он не дал мне и отослал меня. И тогда я понял, что он был не богом, но человеком.

Я предал его не из ненависти, но из любви. И когда в Оливковой роще я указал им на человека в цветном одеянии, он поцеловал меня как отец сына. Но лишь на кресте дал он мне узреть ту наготу, в которой отказал этой ночью.

У трех крестов стояли в день Венеры все три Марии. На самом низком из них висел ими любимый. Первая Мария была та, которая зачала и родила его. Вторая Мария была та, которая следовала за ним до самого этого места. Третья Мария была та, из которой изгнал он семь бесов.

О чем думала первая Мария, глядя на своего распятого сына? Думала ли она о дитяти, которого несла она как крест свой? Слышала ли снова насмешки, которые изгнали ее из деревни? Ощущала ли те чудесные схватки? Сосал ли снова младенец молоко из ее груди, когда испытывал жажду, как тот голый червь, который полз теперь ко кресту?

Испытывала ли она снова волнение за ребенка, который был так непохож на других ее сыновей? Или страх, когда Иерусалим поглотил его в потоке паломников? Или беспокойство, когда поведал он ей о голосе, который мучил его? Или отчаяние, когда братья и сестры сторонились его как одержимого? Или печаль, когда он отвергал ее и грезил об отце? Плакала она вновь от отчаяния, потому что влекло его не к матери, а к отцу?

Она гордилась им, когда он, будучи учеником, разрешал загадки ученых. Она огорчилась, когда он отказался взять себе жену, потому что душой и телом хотел посвятить себя Господу. Она лишилась покоя, когда он отправился к югу, чтобы последовать за новым пророком. Ее объял страх, когда после смерти Иоанна он сам стал пророчествовать своим соотечественникам. Она радовалась, что тот, чей первый голод она утоляла, теперь утолял их жажду справедливости словами, которые он мог произносить твердо, как мужчина, и мягко, как женщина.

О чем думала моя мать, глядя на своего господина и учителя, который висел на кресте? Не зовут ли ее Марией, как его собственную мать? Не потому ли она поверила в него сразу же, как только мой брат и я рассказали о нем? Вспоминала ли она то безумное странствие, которое через бесчисленные города и местечки привело нас на взлобье этой голой скалы? Видела ли она снова ландшафты Галилеи, Самарии и Иудеи? Слышала ли она гнусные шутки сирийцев, когда у них на глазах пророк этот в неистовстве своем увлекал за собою женщин, как будто сам был Дионисом, богом-пантерой? Думала ли она о невежественности раввинов, коварных вопросах книжников и фарисеев, негодовании правоверных? Или о чудесной силе, исходившей от его взгляда, когда он взирал на слабых духом: больных, детей, женщин?

Женщины всегда сопровождали его. Вдова Сусанна продала имение свое, чтобы поддержать его всем своим состоянием. Иоанна, излечившись от своего недуга, оставила мужа своего, домоправителя Ирода Антипы. Саломия, жена Зеведея, последовала за сыновьями своими, Иоанном и Иаковом, чтобы всегда быть поблизости от него.