Том Холланд - Том Холланд

И вдруг возможность представилась — буквально как гром с ясного неба.

Летом 73 года произошло восстание в одной из гладиаторских школ Кампаньи. Подобно моллюскам и роскоши, такие школы успели стать большим бизнесом для этого региона. Профессия гладиатора тут во многом была доморощенной. Задолго до появления на здешней сцене Рима, гробницы Кампаньи и Самния обнаруживают свидетельства поединков между вооруженными воинами, проводившихся в честь духов вечно алчущих мертвецов. По мере того как, благодаря растущему интересу римлянин, сии кровопролитные обряды стали приобретать коммерческий характер, гладиаторы продолжали одеваться в самнитском стиле, добавляли только шлемы с полями и нескладными торчащими султанами. С течением времени, когда независимость самнитов канула в Лету, и облик этих бойцов стал казаться еще более экзотическим — как животных, сохраняемых от вымирания в зоопарке.

С точки зрения самих римлян, тот душок «иностранщины», которым припахивали гладиаторские бои, всегда составлял важную часть их привлекательности. Войны Республики уходили все дальше и дальше от Италии, поэтому возникли опасения в том, что воинственный характер народа придет в упадок. В 105 г. до Р.Х. консулы, впервые устроившие в Риме публичные бесплатные игры, делали это для того, чтобы толпа почувствовала вкус к сражениям с варварами. Потому-то гладиаторы никогда не были вооружены, как легионеры, но всегда в гротескной форме, изображали врагов Республики — если не самнитов, то фракийцев или галлов. И все же этот свирепый спектакль, разыгранный на Форуме, в самом сердце Рима, был встречен с восхищением, отвращением и презрением. Римская верхушка могла сколько угодно изображать, что игры проводятся ради блага плебса, однако проявленная гладиаторами отвага могла поразить кого угодно. «Даже сраженными, а не только сражаясь и стоя, они никогда не позорят себя, — восхищался умудренный науками Цицерон. — А представьте себе лежащего на земле гладиатора, когда шею его сворачивают, после того как ему было приказано вытянуть ее для смертного удара?» [114] Цицерон, Тускуланские беседы, 2.41. И этот жест побежденного чужеземного раба воплощал в себе все, чем так восхищались римляне.

Пусть отражение могло оказаться искаженным, но гладиатор ставил зеркало перед собравшейся толпой. Он позволял римлянам увидеть последствия собственного опьянения славой в ее самой грубой, самой крайней и низменной форме. Различие между борющимся за консульство сенатором и сражающимся за свою жизнь гладиатором было только количественным, но не качественным. Римлянин был рожден, чтобы наслаждаться обоими спектаклями. В обществе, подобном римскому, увлечение творящимся на арене насилием было вполне естественным. И чем более пышным было кровавое представление, тем более приходилось оно по душе римлянам. Однако бойня служила и серьезным предупреждением. Гладиаторские поединки указывали на то, что может случиться, если духу свободной конкуренции будет предоставлена свобода, если люди начнут сражаться друг с другом не как римляне, связанные обычаями и долгом, но как дикари. Кровь проливается на песок, трупы цепляют крючьями. Если рухнет Республика, как это едва не случилось в годы гражданской войны, такой станет участь каждого, будь ты раб или гражданин.

В этом крылась другая причина того, что школы гладиаторов концентрировались в Кампанье, на безопасном удалении от Рима. Граждане его чуяли дикость в сердцах гладиаторов и опасались, что она может переселиться в их собственные сердца. Летом 73 года, хотя число беглецов было явно меньше сотни, римляне выслали на их поимку претора с войском в три тысячи человек. Беглецы укрылись на склонах Везувия, и римляне решили заморить их голодом. Однако гладиаторы превосходно знали, где находится слабое место противника. Обнаружив, что склоны вулкана заросли дикими лианами, они сплели из них лестницы, спустились по обрыву и напали на римлян с тыла. Лагерь был захвачен, легионеры бежали. К гладиаторам немедленно начали присоединяться новые беглецы. Ножные кандалы плавили и ковали из них мечи. Наловив одичавших лошадей и обучив их, рабы сформировали собственную конницу. Рассыпавшись по Кампанье, они начали грабить регион, только что начавший оправляться после опустошений Суллы. Нола была вновь осаждена и ограблена. Разбиты были и две новые присланные римлянами армии. Был взят штурмом лагерь еще одного претора. Захваченными оказались и его фасции, и даже конь.

Еще недавно сшитый на «живую нитку» партизанский отряд превращался в огромную и дисциплинированную армию численностью примерно в 120 000 человек. Честь организатора принадлежала предводителю бежавшей первой группы гладиаторов, фракийцу, носившему имя Спартак. Перед тем как попасть в рабы он служил римлянам в качестве наемника и соединял в себе силу гладиатора с мудростью и проницательностью. Понимая, что если мятежники останутся в Италии, разъяренные господа рано или поздно уничтожат их, весной 72 года он повел свое войско к Альпам. Их преследовал только что избранный в консулы Геллий Публикола, юморист, чьи шутки в адрес афинских философов так развлекали его друзей много лет тому назад. Но прежде чем он успел вступить в сражение со Спартаком, рабы напали на стоявшее при границе римское войско и рассеяли его. Ворота к свободе через Альпы были распахнуты настежь. Однако рабы отказались воспользоваться им. Вместо этого, отбросив попавшееся навстречу войско Геллия, они отправились по собственным следам на юг, в самую сердцевину земли своих недавних господ, туда, откуда только что пытались бежать.

Подобный оборот событий ошарашил римлян. Они объясняли этот шаг излишней самоуверенностью: «Рабы оказались глупы и по-дурацки слишком доверились огромному числу всякого люда, присоединявшегося к их войску». [115] Саллюстий, Истории, 3, отрывок 66 (А). На деле мятежникам было сложно не ощутить головокружения от числа рабов, находившихся тогда в Италии. Люди составляли отнюдь не самую малую часть собственности, награбленной Республикой в ее завоевательных войнах. Установленный римской властью единый рынок позволял перемещать пленников по всему Средиземноморью столь же легко, как и любые другие товары, в результате чего работорговля пережила истинный бум, беспрецедентным образом перемещая население. Сотни тысяч, быть может миллионы, людей были сорваны с мест своего обитания и доставлены в центр империи — трудиться на своих новых господ. Рабом мог обзавестись даже беднейший из граждан. В богатых домах избыток рабочей силы заставлял рабовладельцев выдумывать все более экзотические обязанности для своих рабов — сметать пыль с портретных бюстов, писать приглашения или чистить пурпурные одежды. Конечно же, такие обязанности следует относить к числу крайне редких и изысканных. Занятия большинства рабов были намного утомительнее. В особенности это относилось к сельской местности, где условия были хуже всего. Рабов покупали целыми партиями, клеймили и забивали в оковы, а потом выгоняли на поле работать с рассвета до заката. На ночь их запирали в огромных, заполненных людьми бараках. Раб не имел права ни на малейшую долю человеческого достоинства или уединения. Кормили их плохо — лишь бы не умерли от голода. Утомление «излечивалось» с помощью кнута, а непокорность требовала вмешательства частных подрядчиков, специализировавшихся на пытках — а иногда и на казнях, — «зарвавшихся» рабов. Искалеченных или преждевременно состарившихся просто выбрасывали, словно заболевший и забитый скот или разбитый винный сосуд. Дальнейшая их участь, живы они или умерли от голода, нисколько не волновала господ. В конце концов, как неустанно твердили читателям римские знатоки-агрономы, незачем тратить деньги на бесполезные орудия.