Том Холланд - Том Холланд

Великим достижением проконсульства Помпея стало то, что ему удалось показать, что деловые интересы можно вполне разумно согласовать с идеалами сенаторской элиты. Помпеи установил схему правления, которой суждено было просуществовать столетия. Такое достижение не случайно вознесло самого Помпея на вершину славы и богатства. Клиентские правители, пополнявшие свиту Рима, увеличивали и его свиту. Осенью 64 года Помпеи выступил на юг из Антиохии, чтобы еще более расширить ее. Первой его целью стало лоскутное царство Иудейское. Иерусалим был захвачен. Храм взяли штурмом, невзирая на отчаянное сопротивление. Заинтригованный сообщениями об особенном характере иудейского бога, Помпеи отмахнулся от протестов священников и вошел в святая святых храма. К удивлению полководца, там ничего не оказалось. Нечего даже сомневаться в отношении того, кому, по мнению Помпея, оказывалась большая честь этим визитом — Иегове или ему самому. Не желая еще более озлоблять иудеев, он оставил храму его сокровища, а Иудее — ее политический режим, возглавлявшийся ручным первосвященником. Далее Помпеи отправился на юг, намереваясь предпринять поход через пустыню на Петру, но так и не достиг этого города, стены зданий которого отливают розовыми лепестками. На половине пути его остановило драматическое известие: умер Митридат. Старый царь так и не научился покорности, но когда даже собственный сын восстал против отца и запер в собственных покоях, архивраг Рима, наконец, попал в смертельную западню. Тщетно попробовав отравиться, он в итоге прибег к услугам предмета, против которого не бывает иммунитета, — к острию меча своего верного охранника. В Риме эта новость была встречена десятидневным общественным ликованием. Объявив сию новость обрадованным легионам, Помпеи поспешил в Понт, куда тело Митридата доставил его сын. Не выказав никакого интереса к трупу, Помпеи удовлетворился тем, что немедленно перебрал пожитки старого царя. Среди них обнаружился красный плащ, некогда принадлежавший Александру. Помпеи немедленно примерил его на себя — предвкушая триумф.

Мало кто станет отрицать, что он имел право на это. Достижения его выдерживали сравнение с любыми подвигами, известными истории Рима. И все же, когда великий человек, наконец, собрался домой, умиротворив Восток и завершив свое непомерное трудное дело, мало кого из сограждан не смущала перспектива его скорого возвращения. Состояние его превышало пределы мечтаний всякого скупца — даже самого Красса. Слава его своим ослепительным блеском затмевада любого соперника. Разве мог римлянин сделаться новым Александром, оставаясь при этом гражданином? В последнем случае лишь сам Помпеи мог ответить на поставленный вопрос — однако многие, ожидая его, страшились самого худшего. Многое произошло в Риме за годы пятилетнего отсутствия Помпея. Республика вновь оказалась в тисках кризиса. И лишь время могло сказать, поможет ли возвращение Помпея домой разрешить его или только приведет к еще большему кризису.

Пока Помпеи вовсю хозяйничал на Востоке, смещенный им Лукулл пребывал в унынии — причем оставив этим глубокий след в истории.

У Лукулла были все основания считать себя обойденным. Враги, не удовлетворившись отрешением его от командования, продолжали досаждать ему и после возвращения в Рим. Проявив коварную мстительность, они лишили Лукулла триумфа, поступком этим оставив его без высшей почести, которую Республика могла оказать своему гражданину. Полководец, провезенный по изливающим благодарность улицам, воспаряющий под оглушительные аплодисменты и приветственные возгласы, в день своего триумфа становился кем-то большим, чем просто гражданин, а иногда — даже большим, чем человек. Его не только облачали в царственные золото и пурпур, даже лицо его разрисовывали красной краской подобно священнейшему из кумиров Рима, статуе Юпитера, находившейся в великом храме на Капитолии. Сопричастность божеству была вещью славной, пьянящей и опасной, и те немногие часы, в которые она была разрешена полководцу, превращались в удивительный и назидательный спектакль. Римскому народу, выстроившемуся вдоль улиц, чтобы приветствовать героя, последний являл живое доказательство того, что честолюбие действительно может стать священным и что в стремлении достичь вершины и творить великие дела гражданин исполняет свой долг перед республикой и богами.

Немногие сомневались в том, что победитель Тигранокерта заслуживает подобной почести. Даже Помпеи, лишивший Лукулла его легионов, оставил побежденному сопернику несколько тысяч человек для триумфальной процессии. Тем не менее Республика не знала предмета настолько возвышенного, чтобы его не могла бы запачкать мерзкая повседневность. И те, кто имел свою выгоду от интриги — как и сам Лукулл, когда он, наконец, добился проконсульства, — должны были учитывать и возможный ущерб от нее. Таковы были правила игры, соблюдавшиеся каждым политиканом. Нападки врагов были прямо пропорциональны значению и общественному статусу римлянина. И перспективы, открывавшиеся перед Лукуллом в качестве частного лица, в равной мере наполняли страхом его врагов и вселяли высокие надежды в его союзников. Избранные гранды могли негласно оказывать воздействие на занявших противоположную позицию трибунов, добиваясь для Лукулла триумфа. Однако сколь бы подлинным ни был их гнев, и какой бы крик они ни поднимали, у каждого из них был и собственный эгоистический резон для выступления в его поддержку. Никакая дружба в Риме не бывала полностью свободной от политического расчета.

Однако Катул и его сторонники, надеявшиеся на то, что Лукулл примет на себя роль лидера их партии, оказались разочарованными. После череды унижений в душе Лукулла словно бы что-то надломилось. Человек, потративший шесть лет на суровую борьбу с Митридатом, утратил стремление к новым битвам. Оставив другим поле политических битв, он со всем возможным упорством посвятил себя наслаждениям.

Пребывая на Востоке и отдаваясь триумфальному прославлению величия Республики, Лукулл уничтожал дворцы и увеселительные сады Тиграна, да так, что от них не оставалось и следа. Теперь, возвратясь в Италию, он поставил себе целью превзойти все уничтоженные им чудеса. На расположенном за городскими стенами холме Лукулл соорудил парк, какого до него еще не видел Рим, парк, изобилующий чудесами, фонтанами и экзотическими растениями, многие из которых он прихватил с собой, возвращаясь из «командировки» на Восток. В их числе был и сувенир из Понта, оказавшийся самым долгоживущим из оказанных им отечеству благодеяний, — вишневое дерево. Он расширил на несколько миль свою летнюю виллу, находившуюся в Туекуле. Но наибольший блеск являли его виллы на берегу Неаполитанского залива, где их было никак не менее трех. Лукулл построил там спускавшиеся к причалам золотые террасы, сверкавшие над морем фантастические дворцы. Одна из этих вилл прежде принадлежала Марию, именно в нее не захотел удалиться старый полководец, мечтавший о новых походах и победах. Лукулл, выкупивший эту виллу за рекордную цену у дочери Суллы, словно бы вознамерился превратить ее, как и все, чем владел, в памятник тщете всякого честолюбия. Излишества, которые он позволял себе, были вызовом всем идеалам Республики. Прежде он жил, считаясь с добродетелями своего общественного класса. Теперь, удалившись от общественной жизни, Лукулл растоптал их. Казалось, что, озлобленный потерей высшей власти, а потом и высшей почести, он обратил свое презрение против самой Республики.