Карен Харпер - Королева

Во-первых, следует отметить: хотя при первой нашей короткой встрече леди Анна показалась мне сдержанной, учтивой, склонной к размышлениям, на людях она являла полную противоположность всем этим качествам. Она отлично сознавала силу своего обаяния и умела им пользоваться, а я, могу в этом признаться, присматривалась к ней и перенимала опыт. Теперь я стала понимать, почему все головы — особенно мужские — поворачивались в ее сторону, когда она проходила мимо; не только потому, что Анна отражала блеск королевского светила. Она сама сияла радостью и весельем. Еще с той поры, когда Анна жила при французском дворе, она научилась всякий день произносить bon mot [31] Острота, остроумное замечание (фр.). , обращаясь к каждому придворному, и припасала свежую шутку для короля. Смех ее звучал заливисто, заразительно. Она знала имена всех окружающих, а по утверждению некоторых — и все их тайны.

В тот день Анна впервые шепнула мне на ходу, ничуть не переставая улыбаться, чтобы никто не понял смысла нашего разговора:

— Мистрис, к сидению табурета, знакомого вам по нашей первой встрече, снизу приколота записка для нашего друга.

Я улыбнулась ей в ответ, словно услышала веселую шутку.

Пока все остальные будут чинно стоять в надлежащем порядке, мне надо улучить подходящий момент, вернуться в ее спальню и забрать записку. Кромвель со своей армией писцов, как мне было известно, находится где-то недалеко от тех покоев, которые все еще сохранялись за кардиналом Уолси.

Ах да — прежде чем рассказывать о событиях того дня, я должна упомянуть о том, что Генрих Тюдор в свои тридцать семь лет был великаном, возвышающимся над своим миром. Никто не мог превзойти короля Генриха — высокого, сильного, с отливающими медью волосами и бородой. Вся его фигура сияла золотом. Он любого мог заткнуть за пояс — на пиру ли, на охоте ли, на танцах; любого мог побороть, переспорить, перегнать. Стоило ему войти в комнату — и словно сам воздух собирался вокруг него одного.

Всю нашу жизнь наполняли его громоподобный голос, его пышные дружеские приветствия — хотя он кого угодно мог повергнуть в трепет, нахмурив брови, а то и просто недовольно надув губы. Когда он распространял на Анну свою власть и силу, нам доставалось немало его bonhomie [32] Добродушие, дружелюбие (фр.). , если только кто-нибудь не называл испанку Екатерину «его королевой». Иными словами, если кто-нибудь не обнаруживал непочтения к его драгоценной Анне или не осмеливался недостаточно восхищаться ею. Можно сказать и так: если кто-то не давал понять, что слишком близко знаком с его возлюбленной, а именно так и случилось в тот день.

Итак, фрейлины последовали за Анной на лужайку для игры в шары, недалеко от обширных турнирных полей. Вдоль посыпанных гравием дорожек смотрели на нас с высоких постаментов звери, как и в садах, и на воротах дворца: вздыбившийся лев, красный дракон Уэльса, олень с раскидистыми рогами, грифоны и единороги — всевозможные сказочные животные, искусно вырезанные, раскрашенные и позолоченные.

Об игре в шары мне доводилось слышать, но сама я никогда не принимала в ней участия, а потому надеялась, что меня никто не пригласит сыграть. Вот танцевать на балу меня уже приглашали. Поначалу я нервничала, а потом очень обрадовалась, когда моим партнером в паване оказался Том Сеймур, которого я не разглядела в толпе. Он попросил меня о свидании в ту же ночь — в саду, у пруда с рыбками. Возможно, я уже была очарована им настолько, чтобы согласиться, но леди Анна в тот вечер рано удалилась к себе (ибо испытывала боль из-за начавшихся ежемесячных истечений) и забрала с собой всю свою свиту.

Теперь же я увидела Тома чуть поодаль, по другую сторону лужайки, словно он тоже не чувствовал себя здесь уверенно. Прежде чем я успела осмотреться, пока король и некоторые из его фаворитов стали катать по очереди деревянный шар, Том оказался рядом со мной.

— Не удостоите ли вы меня прогулки по лабиринту, пока все заняты игрой? — прошептал он и с надеждой улыбнулся.

Том, как всегда, был обворожителен. Сердце мое забилось чаще.

— Я занята. Я же привязана к леди Анне, — объяснила я ему, надеясь, что он не рассчитывает на слишком легкую победу.

— Я бы хотел, чтобы мы с вами были привязаны друг к другу, и как можно крепче.

— Вы наглец, Том Сеймур.

— Ну, если не сейчас, то, может, вечерком вы осмелитесь улизнуть? А пока давайте понаблюдаем за этим сборищем нахальных щеголей, а? — предложил он и тут же ущипнул меня за седалище сквозь несколько слоев юбок.

Я подпрыгнула. Я еще не имела возможности обновить свой гардероб, а потому выглядела, как лохматая овца среди овечек с гладко остриженными шкурками. Но я вот-вот должна была получить положенные мне в порядке содержания три платья с нижними юбками, четыре пары рукавов, два корсажа и прочие мелочи, оплаченные из кошелька леди Анны — а по сути, из бездонного кошелька его величества.

Мы с Томом могли разговаривать в полный голос, потому что воздух вокруг нас буквально сотрясался от хохота и невероятных пари (придворные охотно заключали пари по любому поводу).

— Давай! Давай! Ставлю полкороны на свой следующий бросок! — кричал Генри Перси, когда его шар катился к деревянному кону.

Но Генри вышел из игры. Остались только король и человек, мне совершенно не знакомый. Придворные сгрудились вокруг них, приветствуя и подбадривая обоих. Противник его величества был классическим красавцем: тонкий нос с горбинкой, аккуратная маленькая бородка, вьющиеся волосы. Он напомнил мне каменные барельефы римских императоров, украшавшие фасад дворца.

— Не снижать ставки! — крикнул кто-то. — Я готов поставить все свое наследство на бросок его величества!

— А я ставлю все свои стихи и пьесы на себя самого! — раздался чей-то трубный глас.

Я догадалась, что это сказал противник короля.

— Кто он такой? — спросила я у Тома.

— Красавец, правда? Томас Уайетт [33] Томас Уайетт (1503–1542) — поэт, основоположник английского сонета. . Он женат, так что не возлагайте на него особых надежд.

— И не подумаю!

— А я полагаю, что об этом-то вы и думаете, милочка, — не меньше, чем мы все, ожидающие своего часа, а? Уайетт — старый друг леди Анны, она знала его задолго до Перси. Первая любовь часто не забывается, вот Уайетт и влюблен в нее до сих пор.

— Как это неразумно с его стороны! Но тогда отчего же его величество позволяет ему находиться здесь?

— А он весьма полезен. Может писать стихи, пьесы, играть на лютне, сочинять тексты для маскарадов — и еще проигрывать в шары, если только сообразит, что выигрывать ему не годится. Но Уайетт человек упрямый, мне такие по сердцу. Видите тонкое золотое колечко на мизинце его величества?