Карен Харпер - Королева

Я не пошевелилась.

— Прежде мне нужно знать, куда я еду, — отважилась произнести я.

Кромвель и Джон тоже надвинули на лица капюшоны. Легкий майский ветерок, разумеется, был совсем не таким холодным, чтобы кутаться. Джон помог Кромвелю взобраться в седло, и стареющий сановник изрек, глядя на меня с высоты:

— Я полагаю, вы, как и Эшли, сочувствуете Анне Болейн, разве нет? Мы едем, чтобы оказать ей услугу, только и всего, так что в путь. Мы не стали брать королевскую барку, на которой нас могли бы заметить. Мы направимся к мосту, проедем по нему — всего трое верховых, так что успокойтесь, Кэт, и придержите язык.

Эта поездка на весеннем ветру, когда я впервые проехала верхом на лошади по оживленному Лондонскому мосту, вспоминается мне, словно в тумане. Королева попросила о свидании со мной, и Кромвель, должно быть, заключил с ней какую-то сделку. Это все, что мне удалось узнать у него. Мне было страшно оказаться в Тауэре, проехать по подъемному мосту через ров и спешиться в том самом дворе, где три года назад Анна со своими фрейлинами так радостно ожидала предстоявшей торжественной процессии и коронации.

Когда мы оказались внутри массивных стен крепости и спешились, Кромвель переговорил с комендантом Тауэра мастером Кингстоном, мрачным человеком высокого роста, а затем пошел вперед. За ним двигалась я, а позади — Джон и комендант. Я была благодарна Джону за то, что он поддерживал меня под руку, потому что ноги у меня дрожали, и отнюдь не от долгого пребывания в седле. Мы поднялись на второй этаж, прошли через настоящий лабиринт коридоров, безлюдных, покрытых густым слоем пыли, полутемных: закрывающие входы занавеси были задернуты, на мебель были наброшены чехлы. Да, то были те самые покои, где мы с радостным волнением ожидали торжественного въезда в Лондон и коронации Анны.

— Фрейлин отослали прочь? — спросил Кромвель стоявшего у двери стража.

— Да, милорд, — ответил тот и отступил в сторону, не сводя с нас настороженного взгляда.

«Значит, — подумала я, — Кромвель здесь частый гость, раз стражники знают, как к нему обращаться». Король назначил Кромвеля генеральным викарием, чтобы тот имел право наказывать тех, кто отказывался подписать клятву верности. Одновременно он получил важный пост лорд-хранителя Малой печати [48] Малой печатью скреплялись личные указы короля, а Большой государственной печатью, которая хранится у лорд-канцлера (председателя Палаты лордов), — законы, принятые парламентом и утвержденные королем. , но шепотом передавали слухи, что вскорости Кромвель возвысится и до титула пэра.

Капюшон все еще закрывал мое лицо, но я откинула его, когда мы вошли внутрь комнаты, показавшейся мне поначалу пустой. Я смутно помнила эти стены, обшитые дубовыми панелями, и сложенный из камня очаг. Сейчас огонь в нем не горел, а спертый воздух был сырым и холодным. В углу стояло ложе под балдахином, а из узкого окошка открывался вид на Темзу. Часто ли Анна смотрела на эту серую ленту реки, ведущую к свободе? Несомненно, смотрела, ибо в тени у окна она и стояла.

— Благодарю вас, Кромвель, — проговорила Анна, опустив подобающее обращение к сановнику, затем подошла ко мне и притянула меня к себе, взяв за руки.

Руки у нее были холодные и влажные. Она кивнула Джону, стоявшему за моей спиной, потом наклонилась ко мне.

— Кэт, я…

— Мы заключили договор, ваше величество, — перебил Кромвель, — а в договоре участвуют две стороны, они имеют взаимные обязательства.

Анна повернула к нему голову. Я была поражена тем, как хорошо она владеет собой.

— Я вам уже сказала: я повторю тщательно продуманный вариант ваших слов. Так что давайте мне текст речи. — Анна выхватила у него из рук бумагу и снова повернулась ко мне. — Джон, — произнесла она, — перстень при вас?

— Да, ваше величество.

На какой-то миг у меня мелькнула безумная мысль о том, что Анна по какой-то непонятной причине свела нас с Джоном здесь для обручения или даже для венчания. Джон шагнул вперед и вручил Анне маленький футляр из голубого атласа, который она нетерпеливо открыла. Там лежал перстень-медальон. Королева сдвинула рубин вместе с оправой, и под ним я увидела миниатюрный двойной портрет. Внешняя сторона золотого кольца была украшена чеканкой, вставками из слоновой кости и самоцветами. Когда Анна поднесла перстень к слабому свету, лившемуся из окошка, я разглядела: одна миниатюра представляла собой портрет крошки Елизаветы, а другая — очаровательный портрет самой Анны. Слезинка скатилась на изображение дочери, но королева тут же смахнула ее.

Кромвель приблизился, чтобы тоже рассмотреть миниатюры, но Анна сердито захлопнула медальон.

— Он прекрасен, — обратилась она к Джону, оттесняя плечом Кромвеля. — Кэтрин Чамперноун, — произнесла королева, надевая перстень на безымянный палец моей правой руки, — я вручаю вам это для того, чтобы вы передали перстень моей дочери. Вы отдадите его, когда она подрастет и уже не потеряет его случайно — когда она сможет все понять и узнает, что я любила ее. Кромвель, поклянитесь мне еще раз, что Кэт всегда будет находиться там же, где и Елизавета, — во всяком случае, до совершеннолетия принцессы. Вы ведь дали мне слово.

— Дал, ваше величество.

— И раз уж я не могу повидать свою девочку, — тут я невольно подумала о королеве Екатерине, которой Анна не позволяла видеться с дочерью, — вам, Кромвель, следует позаботиться, чтобы Кэт с перстнем была там в мои последние минуты.

— Это условие входит в наш договор.

У меня по телу пробежала дрожь. Я гордилась оказанной честью, но и страшилась ее. Говорила ли Анна о том, что я должна присутствовать при казни, если ее приговорят к смерти? И при этом перстень должен быть на моем пальце? Я уже хотела спросить об этом, но Анна заговорила снова:

— Я по-прежнему намерена заявить на суде о своей невиновности, пусть вы и сфабриковали эти обвинения. Вам понятно, Кромвель? Я ни в чем не виновата и скажу об этом прямо.

— Ваша речь на суде — это ваше дело. В пределах разумного.

— Разумного?! — воскликнула она с горьким смешком. — Ступайте теперь прочь, пока я не утратила власти над собой. А я не должна, не могу себе этого позволить.

Я с грустью подумала о том, что теперь она утратила власть над своей жизнью. В последнюю минуту, когда я сжала на прощание ее руку и уже собиралась уходить, Анна удержала меня, привлекла к себе и крепко обняла.

— Отдашь это моей бесценной солнечной девочке через много лет, — прошептала она и поцеловала меня в щеку.

— Передам, ваше величество. Клянусь, что всегда буду ей хорошей наставницей и добрым другом.

Кромвель повел нас прочь из комнаты. Прежде чем дверь за нами затворилась, я услышала громкий всхлип и подумала, не разрыдается ли сейчас Анна.