Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

— Ярошек, отца Паисия ко мне!

— Ждет он, давно ждет, ясновельможный князь. Как с утра ты велел, так за ним и послано было. Поди вздремнуть старец успел, твоей милости дожидаясь.

— Что ж раньше не сказал! Прости, Христа ради, святой отец, гордыню мою. Задумался тут.

— Бог простит, великий князь. Не тревожь себя укорами, не стоит. Лучше скажи, чем полезен тебе быть могу.

— Ты в Чудовом монастыре московском кремлевском долго ли прожил?

— С послушников, великий князь. Как отец мой в битве голову сложил, желание мое было постриг принять. А как настоятель тогда чудовский моей родительнице родственником приходился, определили меня к отчему дому поближе — в Чудов.

— Не о том я, отец Паисий! Год-то это какой был?

— Год особенный. По латынскому исчислению 1572-й. Битва на «Молодех» тогда с татарами под Москвой произошла. Верстах в сорока от стольного града, 30 июля. Воинов русских много полегло, и отец мой с ними. Неверных государь Иван Васильевич всех разгромил и тут же опричнину отменил. Что отменил! — страшное заклятие на нее наложил.

— Заклятие на опричнину? Не слыхал. Столько лет ее царь имел, опричников, сколько знаю, выше всякого суда человеческого ставил.

— Все верно, великий господине. А тут не только отменил — запретил о том, что была, поминать. Если кто проговорится, по пояс раздевали да на Торгу кнутом до полусмерти били. Земским всем, кто еще в живых остался, вотчины возвращать стали. Да что толку: пограбили их опричники, ох пограбили. Ни кола ни двора не оставили, супостаты. Тут и решил я к ангельскому чину устремиться: где было родительнице на былом пепелище четырех сыновей обустроить, двум дочкам-невестам приданое спроворить!

— 30 июля, говоришь… А 7-го не стало польского короля Зигмунта II Августа. Опустел польский престол. Не мог, выходит, царь Иван той битве не выиграть. Не мог и опричнины не отменить. Кто бы из польской шляхты за него тогда голос отдал, а ведь он о короне польской думал. Рассчитал, коли самому не достанется, царевича Федора подставить.

— У нас-то, великий господине, иные толки были. Будто новых сил Грозный царь набрался, как по весне в четвертый раз женился. Очень уж возрадовался, когда церковный собор ему четвертый, Господи прости, брак разрешил. Дочь коломенского боярина Колтовского Ивана взял. Даже именем своим любимым наречь велел — Анна. Дочь его любимую, царевну, так звали: померла в одночасье. На радостях старшему сыну и наследнику, царевичу Иоанну Иоанновичу, жениться в первый раз дозволил — на сродственнице боярина Годунова.

— Да, не достался царю московскому польский престол. Знаю, досадовал очень. Грозился. Только и оставалось жене молодой радоваться.

— Недолго, великий господине, совсем недолго. Спустя три года слух прошел о походе крымцев на Москву. Государь Иван Васильевич в те поры на подъем еще легкий был. Вмиг собрался в Серпухов с подручным войском. Оказалось, не оправдался слух. В Москву вернулся хуже грозовой тучи. Недавних любимцев своих всех порешил: тут и боярин Умной-Колычев, и окольничий Борис Тулупов, дворян человек до сорока набралось. Ссылать не любил — сразу на плаху. Иной раз и сам топориком побаловаться был не прочь: рука тяжелая, верная. Тут и царице Анне конец пришел — в монастырь ее сослал. Под клобук черный. Проститься не захотел….

— Лето 1574-го… Опять престол польский освободился. В Париже король Карл IX скончался, так герцог Анжуйский Варшаве Париж предпочел — тут же во Францию вернулся.

— Престол польский! Так ведь, великий господине, государь Иван Васильевич и от московского задумал отказаться. Дела на Москве стали твориться неслыханные, не успел любимцев своих казнить, стал венчать на великое княжение Симеона Бекбулатовича. Тут уж самые мудрые руками развели: к чему бы? Касимовский хан, крещеный татарин, и на тебе! великий князь Всея Руси!

— Так ведь всего-то великий князь — не царь.

— Да венчали его царским венцом! А сам царь назвался Иваном Московским, вышел из Кремля и стал жить на улице такой — Петровке. Ездить просто, как боярин какой. В оглоблях! Всякий раз, что Симеон Бекбулатович приезжал, ссаживался вместе со всеми боярами далеко от царского места. Грамоты и челобитья велено было только на Симеоново имя писать. Каково это?

— Писали мне в те поры, что с передачей татарину титула великого князя лишал Иван Васильевич своего старшего сына возможности занять престол и наследовать титул. Так ли, святой отец?

— Так, так, великий господине. Изловчился государь, чтоб царевич Иоанн Иоаннович стал соправителем московского князя, но не царя и князя Всея Руси! Без малого год — до лета 1576-го, на всех бумагах государственных по две подписи стояло: князья московские Иван Васильевич да Иван Иванович.

— Что ж, около года и понадобилось полякам, чтоб с избранием своего короля успеть. Видно, надеялся государь Иван Васильевич по-прежнему на польскую державу, чтобы думали — ничем он с Московским государством не связан, одной Польшей станет заниматься.

— Тебе виднее, великий господине. Государь и впрямь в тот год жениться вдругорядь не стал.

— Не мог, по уставу нашей церкви.

— Устав уставом, а по молитве сожительствовать завсегда можно. Только он и молитвы такой тем разом брать не стал. Ввел в терем Васильчикову Анну своей волей. В разрядах, писцы сказывали, никакой свадьбы не было. Родственники при дворе не появились. Выходит, не было на это сожительство церковного благословения. А там, через два года, постригли Васильчикову в Суздальском Покровском монастыре. И дачи царской на нее пришлось всего-то 100 рублев. Скупенек был, Господи, прости, покойный государь, куда как прижимист. В теремах порты да рубахи простого холста нашивал — чтобы царскую одежку беречь. Летним временем и вовсе босой по горницам ходил. Каждую нитку берег.

— Ты мне лучше о последней царице, святой отец, расскажи. Да, кстати, что с Симеоном Бекбулатовичем стало? Слухи до нас доходили, сослал его царь Иван Васильевич. Точно ли? Куда?

— А разом с царицей Анной, великий господине. В одно и то же время: ее в монастырь, Симеона Бекбулатовича в Тверь. В правление ему государь Тверь и Торжок пожаловав, наказал, николи к Москве близко не подъезжать. Всегда под присмотром находиться.

— Не бунтовал татарин?

— Куда там! Рад-радешенек, что живым ушел. Понимал, чай, счастье его не долгосрочное, дурное.

— Иной оттого, что понимает, на все решиться может.

— Этот — нет. Этот затаился. Во всем государю послушен был, лишь бы не прогневить. Так по сей день и живет на Волге.

— Своего часа дожидается, думаешь?

— Чтобы своего часа дождаться, своих людей заиметь надобно. А он без малого двадцать лет бирюк бирюком сидит под сторожей стрелецкой. Да и выбрал его государь Иван Васильевич не потому ли, что своих детей да друзей не имел?