Гонсало Гуарч - Армянское древо

Кроме того, мы все, даже дети, знали, что дела в стране шли неважно. Моя мать посмеивалась надо мной, говоря, что скоро уже ей придется перешивать для себя мою использованную одежду. Мари, которой исполнилось почти двадцать лет, уже смотрела на меня сверху вниз. Моему брату Оганнесу исполнилось почти восемнадцать лет, и он стал совсем мужчиной. Он сильно раздражал меня своим снисходительным отношением, что казалось мне глупым и высокомерным.

Однажды в штормовую ночь пароход моего отца «Эль-Сирга» пришел в порт. Как только он показался в створе бухты, мы, несмотря на холод и дождь, побежали навстречу ему. Моя мама очень нервничала, словно предчувствовала что-то странное и неприятное. Но нет. Отец спустился по трапу, неся на плече белый мешок, как всегда полный сладостей, кофе, какао и прочего добра. Он по-прежнему пребывал в уверенности, что мы все еще дети — с каждого плавания он всегда привозил нам одно и то же и, по правде говоря, это нам нравилось.

Моя мать обняла его у трапа и разрыдалась от накопившихся бессонных ночей и недобрых предчувствий. Мой отец терпеливо утешал ее, глядя на нас поверх ее плеча. Он не понимал толком, что там происходило.

Потом мы все вернулись под дождем домой. Оганнес нес мешок и чемодан отца. Мои родители шли в обнимку, а моя мама всхлипывала. Что-то неладное случилось, и мы с Мари с тяжелым сердцем шли за ними. Мы боялись, что грусть, как невидимый призрак, проникнет в наш дом и овладеет им, но утешались лишь тем, что мамино отчаяние основывалось только на ее собственном страхе, ее многочасовых переживаниях и опасениях, что отец пропал в море.

Я вдруг подумала, что мамины переживания были вызваны также письмом, полученным Оганнесом несколько дней тому назад. В письме его предупреждали, что ему следовало записаться в армию. Сначала Оганнесу понравилась эта идея — письмо подтверждало, что его уже признавали мужчиной, но затем под влиянием матери он изменил свое мнение. Моя мать, едва прочитав письмо, сильно побледнела, словно ее охватило тяжелое предчувствие.

Стало ясно, что в последнее время положение армян стало ненадежным. Я подслушала разговор родителей между собой, они говорили, что надежды отца на новую политику младотурков быстро испарились.

Однако моя мать понимала ситуацию намного глубже. Я только позже поняла причину ее тревоги. Ведь в 1895 году, как раз когда родилась Мари, она потеряла двух своих почти взрослых братьев. Она проклинала душу Красного султана, и когда в 1909 году его сменило новое правительство Резата Мехмета, моя мать устроила по этому случаю праздник, хотя своим турецким соседям она говорила, что отмечается мой день рождения.

Насквозь промокшие, мы пришли домой, и мои родители молча ушли к себе в спальню. Мне было очень грустно, и слезы наворачивались на глаза, ведь я очень редко видела мою маму в таком состоянии.

Через некоторое время они вышли. Мой отец был больше обычного серьезен и молчалив. В прошлые его приезды мы устраивали специальный ужин, завершавшийся веселой раздачей сладостей и других подарков.

В тот вечер впервые за последние несколько месяцев я подумала, что стать взрослой бывает совсем не в радость. Мне захотелось остаться ребенком — жить без всякой ответственности и огорчений. Я не хотела видеть слезы моей матери, тоски моего отца и расстроенных чувств моего брата, который не хотел препираться со мной, словно я давно вышла из детского возраста.

Мой отец не хотел, чтобы мы знали, что именно происходит. И даже чтобы Оганнес не знал ничего. Но это было уже невозможно, — действительность стучала нам в дверь.

У отца был дальний родственник в Константинополе — Вардгес Серенгулян. Каждый раз, когда отец бывал в столице, — а по делам ему приходилось ездить туда довольно часто, — он заходил к нему в гости и приносил какой-нибудь подарок — несколько бутылок лучшего вина, маленький ковер или еще что-нибудь. В эту последнюю поездку, Серенгулян показался ему пессимистом. Все осложнялось. Правительство младотурок повернулось ко всем своей худшей стороной. Триумвират, руководивший страной — Знвер, Талаат и Джемаль, — готовил что-то ужасное и зловещее против армян. Ситуация оказалась настолько плоха, что мой отец принял решение сразу после возвращения в свой порт бежать со всей семьей за границу.

Как-то он сказал моей матери, не зная, что я слышу, что слова Серенгуляна сняли пелену с его глаз и позволили увидеть действительность такой, какая она есть. И добавил, что его вдруг охватил страх перед тем, что может произойти.

Моя мать, однако, отказывалась уезжать. Она сказала, что в нашем районе ничего дурного не произойдет. У нас было много турецких друзей, которые очень хорошо к нам относились. Они всегда были добры и приветливы с нами. В конце-концов мы были родом из этих краев и переживали те же трудности, что и наши соседи. Она говорила снова и снова, что с нами ничего не может случиться.

Она понимала, что должна быть сильной и бороться против своей собственной меланхолии. Но мой отец был жутко упрямый человек. Появились признаки того, что дела в стране идут очень плохо и что гнев и бессилие правительства могут быть обращены против самого слабого и доступного врага. Кроме того, мой отец очень боялся главы Трапезунда Джемаля Азми. Это был бессовестный человек, известный своей жестокостью и способностью пойти на все ради денег.

Эта пасмурная картина привела к тому, что через несколько дней мой отец принял решение. Мы убежим в Одессу на корабле. Там жил дядя Мурадян, у него были достаточно прочные финансовые позиции, которых он достиг, экспортируя ковры членам царского двора. Он, конечно, предоставит нам кров. Тигран Мурадян убедил многих своих родственников уехать из Турции. Он, вероятно, доказывал, что туркам верить нельзя, несмотря на то, что самое страшное чудовище оставило свои пост. Как и многие армяне, говорившие на эту тему вполголоса и только между собой, Мурадян имел в виду султана Абдул-Гамида Второго, Красного султана.

Речь не шла о том, чтобы продать наш дом или окружавший его маленький сад, где моя мать выращивала розы, ни даже нашу мебель. Все должно быть, как всегда, а как только буря пройдет, мы вернемся обратно.

Оганнес, разумеется, тоже вернется со всеми. И не важно, что его назовут дезертиром. Моя мать не выдержала бы, если бы он один остался в Турции, пусть даже и в казарме. В любом случае мы решили бежать, самое плохое, что могло бы с нами случиться, это остаться на несколько лет в Одессе с дядей Мурадяном. Как говорят, судьба армян хранится внутри одного чемодана.

Те дни мы провели в тоске и нервозности. Мой отец не хотел, чтобы о наших планах стало известно кому бы то ни было. Слишком многое было поставлено на карту, и нам нужно было, чтобы никто не догадался о наших намерениях. Разумеется, никто пока не препятствовал нашему отъезду, но тот глубокий ужас, который внушал нам вали [5] Глава исполнительной власти. и его тайная полиция, заставляли нас быть благоразумными.