Явдат Ильясов - Черная вдова, Ильясович

Бахтиар прикусил губу, с трудом повернулся. Оттолкнулся ладонью от земли, зацепился дрожащей рукою за столб. Ой, голова! Будто разломилась голова. Будто вновь на нее обрушилась татарская булава. Смотреть, просто смотреть – и то мучение.

Он всхлипнул, как ребенок. Куда ты? Больше всех тебе надо, что ли? Ты сделал все. Лежи, отдыхай.

Нет, нельзя лежать. Лежать к лицу мертвецу, живой должен стоять. Бахтиар вскочил и тут же прислонился грудью к столбу. Прочно был вкопан столб, не шелохнуть, а Бахтиару казалось – ходуном ходит дерево, валится влево и вправо, из рук ускользая. Тряслись колени. Из носа капала кровь.

Ну, ничего. Главное – Бахтиар на ногах. Пока человек на ногах, он – человек. Сотник, перегнувшись, с усилием вытянул из ножен кривую мервскую саблю – дар жены, медленно выбрался из шатра, опираясь концом голубого клинка о землю и шатаясь, как пьяный. Припекало. По синему шелку неба, держась поодаль друг от друга, тихо плыли, как лебеди по чистому озеру, сахарные облака. Полдень уже? Долго спал Бахтиар.

В желтых полях выстраивались ряды кипчакских воителей. От их полосатых, узорных, зеленых и красных халатов рябило в глазах. Казалось, перед шатром раскинулся весенний, в алых пятнах цветов, просторный луг. Однако не травами пах тот луг; не лютик едкий, не дикий лук – едкий пот, кожа, шерсть свой дух тут источали.

У дряхлого, с ободранной корой, карагача облачался с помощью слуг в несвежую белую одежду кривоногий Бурхан-Султан, настоятель соборной мечети. От карагача к воротам богатой крестьянской усадьбы, возле которой был разбит шатер, и обратно к дереву чинно прохаживались Нур-Саид и присные.

Нур-Саид – скучающе:

– Что, полегчало?

– Еще бы! – сердито Дин-Мухамед. – С утра вчерашнего дрыхнет. У обезглавленного и то голова приросла бы.

Растерялся Бахтиар.

– Как это – со вчерашнего?

– Так. День проспал, ночь да еще полдня.

– А вы… до сих пор не собрались?! – изумился Бахтиар.

– Ишь ты! – вскипел Дин-Мухамед. – Тебе можно прохлаждаться сколько хочешь, а нам нельзя? Ты кто? А мы кто? Мой родитель, слава аллаху…

– Не ладо! – Бахтиар схватился за голову. – Я не по своей воле забылся.

– Не по своей! Видали.

– К чему ты это? – глухо пробормотал Бахтиар, стараясь пересилить боль. – Я устал… не мог иначе.

– Мы тоже иначе!

– И не заметил, как уснул. Будто в колодец с ходу провалился.

– Мы тоже в колодец!

– Я никогда…

– Мы тоже никогда!

– Хватит! – застонал Бахтиар. – Привязался.

– Сам привязался! Собрались, не собрались. Заладил.

– Смотри-ка! Можно подумать – ради меня война с татарами. Из-за вас хлопочу – хочу, чтоб вам было лучше.

– Без тебя знаем, что делать!

– Почему же топчетесь тут, как бараны в загоне? Давно, еще тридцать дней назад, следовало выступить к Сейхуну. Опоздали по неразумию – постарались бы хоть малую часть упущенного наверстать.

– По неразумию? Ого! Жалить начинаешь? Пригрели змею. А мы думали…

– Чем? Мозгов-то нет.

Легче себя за подбородок укусить, чем дурака в споре одолеть. Ты ему – про звезду, он тебе – про собачий хвост… Кто пересилит упрямца, который, как бешеный пес за палку, цепляется за слова, не желая вникать в их суть?

Попробуй передать ему дружелюбную сдержанность, уважительность к собеседнику. Спокойную твердость, уверенность. Ясность и четкость суждений. Ничего не выйдет. Тупица не способен их воспринять. Ведь иначе его и не звали бы тупицей.

А вот дурень легко и нагло навяжет тебе грубость, запальчивость. Почему? Никакой мудрец не выдержит, если прямо в лицо ему примутся брызгать слюной.

Не обида за себя всколыхнется, – хотя, казалось бы, чего ради терпеть назойливо лезущую в рот муху, – а горечь и скорбь, возмущение человеческой глупостью. Хочешь доказать болвану, что он – болван. Может, притихнет? Задумается? «Почему это люди дураком меня кличут? Давай-ка лоб напрягу, себя огляжу. Может, и вправду я вовсе не пуп земли, а просто козявка? Может, и впрямь я – дурак?»

Но как допечь балбеса, не перейдя на доступный ему язык? Говорят, толковому – намек, бестолковому – палка. Так злоба вызывает ответную злобу, брань – ответную брань. Поэтому сказано: «С глупцом – не спорь». Спорить с неразумным – свечу при солнце жечь.

Но – что делать? Жизнь есть жизнь. Иногда и свечу при солнце жечь приходится.

– Помнить свою похвальбу? – сказал Бахтиар. – «Мне б довелось… показал бы татарам…» Чего ждешь? Покажи. Кто держит? Присох, что ли, к этому месту? Нижней частью прилип, отодрать не можешь? Довольно торчать за оградой, прояви, наконец, прыть да удаль! Или ты только на словах храбрый?

– Кто? Я? Вот я тебе сейчас…

– Да не мне, грозный воитель, не мне! Другу платишь злом – чем заплатишь недругу? Врагу задай, если руки чешутся. Я-то при чем! Перед монголами распинайся!

Он повернулся к тестю.

– Почему медлите?

– Замолчишь ты когда-нибудь? – проворчал Нур-Саид оскорблено. – Нехорошо. Шумишь, галдишь, словно тебе одному честь дорога. – Сосредоточенно, будто перед зеркалом, перебирая клок волос на подбородке, эмир разъяснил неугомонному сарту, что кипчаки тоже не на верблюжьи бега собрались. Разумеют, что к чему. Война – дело хитрое. Трудное. Тут надобна обстоятельность. Спешка неуместна. – Вот отслужим молебен и двинемся, с божьей помощью, против неверных…

– Молебен? – Бахтиар протолкался к священнику, схватил его за рукав. – Почтенный Бурхан-Султан! Уж вы-то мудрый человек, ученый. Раскройте глаза эмиру! Ведь смерть идет. Смерть! Неужели так трудно это понять?! Биться надо сейчас, а не молиться!

Бурхан-Султан отстранился, рассек лицо Бахтиара острым взглядом узких кочевничьих глаз.

– Э? Ты в своем уме? Как можно без молебна? И победа, и поражение – от аллаха.

– И что же – если воины станут ползать по стану, бормотать молитвы, колотиться лбом о землю – вместо того, чтоб татар лбом о землю колотить, то аллах так и отвалит им победу?

Пока слово не сказано – оно твой раб. Сказано – уже ты у него в рабах. Сознавал Бахтиар – дерзит, кощунствует, но остановиться теперь не мог. Пусть накажет ослушника бог – сотник выложит все, что накопилось. А там будь что будет. Засунул голову в ступу – чего уж песта бояться?

– Эге-е-е, – протянул озадаченно Бурхан-Султан.

Прихожанин смеет возражать священнику? Неожиданность. Что с Бахтиаром? Может, по глупости вздумалось старших учить – перед толпой захотелось блеснуть? Вряд ли. Неглуп. Бредит? Не похоже. Слишком осмысленный бред. Значит, тут умысел злой? Так-так.

Окажись на месте Бахтиара кто другой, Бурхан-Султан велел бы палками избить нечестивца. Но Бахтиара не взять: эмиров зять. Тронешь зятя – тестя заденешь. Обидится Нур-Саид – не то что сорок овец за молебен, сорок лепешек сухого навоза не даст.