Владислав Бахревский - Разбойник Кудеяр

Прилежно считывали книги. И вправду сказано: тесна земля. Последний раз драгоман Георгий встретился с Федькой Юрьевьм на кремлевской площади. Расстался в каменном пыточном подземелье. И вот оба живы и на свободе. Пожелтел Федька, а все так же умен и зол, почитывает святое Писание, поглядывает за гостем, а гость куда как смирен — ученый сухарь.

В тот день на вечерне братия Паисия приметила дюжего крестьянина.

Он молился истово. Клал такой широкий крест, что молящиеся от мужика шарахались, хоть в храме и не тесно было: кабы не задел ручищей ненароком.

Помолясь, отбив поклонов с полтысячи, крестьянин стал прикладываться к образам, не пропуская ни одной иконы.

К нему подошел греческий монах. Этот всем интересовался, в диковину ему были русские люди и русские обряды. На вопросы его отвечали охотно.

С крестьянином у Нифона разговор был прост. Спросил, откуда такое прилежание к молитве у человека столь простого и столь молодого?

— У меня матушка молиться была здорова, — ответил Вася Дубовая Голова. — Она и меня молиться приучила. Поленюсь, бывало, а она меня и побьет. Так и привык.

Все, пряча улыбки, поотворачивались, и Нифон успел шепнуть:

— Коня приведешь в среду, в полночь, туда, где лес подходит к стене.

С тем Вася Дубовая Голова и отбыл.

Ночью игумен Паисий пристрастно спрашивал Руки Кренделями, но тот ничего дурного про монаха не сказал, а свою тягу к иноземцу объяснил толково: мол, с детства мечтал побывать в святых местах, особенно в Константинополе. Не удалось, так сподобился вот побеседовать с человеком из тех святых мест.

Паисий полюбопытствовал: что это за мужик, с которым грек разговаривал.

— Из Можар, — ответил Руки Кренделями. — Человек гулящий и глупый. К Петру-сеятелю в работники нанялся.

В среду Нифон Саккас с помощником своим опять считывал да сверял книги.

А ночью…

Сбросил грек монашескую рясу и стал Кудеяром. Открыл окно кельи, отодвинул подпиленную решетку, спрыгнул мягко, по-кошачьи, во двор. Пробрался на стену, по шелковой лестнице спустился в лес. Тут его ждали черный конь и Вася Дубовая Голова.

— Вернусь перед рассветом! — сказал ему Кудеяр и тронул повод.

Будто черное облако покатилось по земле. Обмотал Вася тряпками копыта — ни звука.

Анюта ждала Кудеяра, как назначено ей было, у Веселого ключа. Хоть погода стояла теплая, хоть и оделась хорошо и нож прихватила — от зверя, от недруга, — все равно дрожала. Прискакал Кудеяр, посадил в седло, обнял, поцеловал.

— Любое желание твое исполню! Скажи, достань со дна этого ручья клад, — достану.

Засмеялась Анюта. Тепло ей стало, покойно.

— Ан не достанешь клада!

— Ну, коли так, смотри.

Спрыгнул с коня, вытащил из саадака большой кинжал.

— Не старайся! — еще пуще засмеялась Анюта.

— Это почему же?

— Был здесь клад у тебя, да сплыл.

— Сплыл?

— Он теперь в горшках, а горшки те — какой в земле, а какой в печи.

— Да ты и впрямь что-то знаешь! — удивился Кудеяр.

— Как же мне не знать? Бывший мой хозяин Емельян сын Иванов твой клад нашел. Оттого и богат теперь. Оттого новую печь разворотил, пряча между кирпичами горшки.

Засмеялся Кудеяр. Засмеялась и Анюта. Ах, как засмеялась! Обняла Кудеяра. Расцеловала.

И любились они и миловались, пока не отступила ночь за ближайшие сосны. И сказал Кудеяр Анюте:

— Слушай теперь меня внимательно. Передай Петру-сеятелю: ночью на первый день Пасхи на вашу деревню нападет атаман Шишка. А теперь еще внимательней слушай: береги себя. Береги! Я приду и сам расправлюсь с Шишкой, но ты береги себя!

И сказала ему Анюта на прощанье:

— И ты меня послушай. О всех ты помнишь — о себе не забудь. Жду я тебя.

Великий четверг начинался строго и благолепно. Монахи молились истово.

А Нифон, отстояв заутреню, и в четверг читал. Один сундук кончил, принялся за второй. Так бы и шло чтение, но вдруг Паисий вызвал к себе грека.

Спросил прямо, без словесных фокусов:

— Где ты был вчера ночью? Твоя келья была пуста, ряса лежала на полу, решетка на окне выпилена.

Нифон не увиливал от ответа. Лицо его стало надменным и непочтительным.

— Читай! — выхватил из-за пазухи тайную грамоту Никона.

Паисий грамотку прочитал и уже другими глазами посмотрел на грека: ученый, ученый, а хитер.

— Сколько лет я игуменом, таких вопросов еще не бывало…

— Никон собирает силы для великого дела. Православные церкви должны быть под одной митрой, под митрой Москвы. Великий замысел достоин Русского государства и государыни Москвы. Нужны деньги! Великие замыслы требуют великих денег.

— Пошли, я покажу тебе скудную казну.

Скрежетали ключи в замках, скрипели двери, гулькали шаги через пустые подвалы.

Казна и впрямь оказалась небогата. Нифон Саккас опечалился.

— Патриарх весьма рассчитывал на твой монастырь!

Паисий развел руками.

— Что же делать? Мы отдадим ради церкви нашей последний алтын. Пусть патриарх знает: мы с ним заодно, — вздохнул. — На Рязанщине люди безденежные.

Усмехнулся Нифон Саккас, и Паисий запомнил усмешку.

Ночью игумен был в тайнике. Увидал на пыльном полу следы двух людей. Велел позвать в келью свою Федьку Юрьева.

Утром Федька Юрьев и Нифон Саккас встретились, как обычно, в книгохранилище.

— Несчастье у нас, — сказал Федька, листая книгу. — Был при монастыре убогий, любил на колокольню лазить к звонарю. Да вот сорвался сегодня.

— Господи! — вырвалось у Нифона. — Кто же этот несчастный?

— Руки Кренделями, — сказал Федька и нагло посмотрел в лицо ученого монаха.

Ни тени, ни полтени; а у Федьки лицо сморщилось, как печеное яблоко, — улыбнулся.

Обедал Нифон Саккос с Паисием. Разговор все время рвался, как ветхая сеть. Опасность носилась в весеннем воздухе.

Отстояв вечерню, Нифон простился с монахами, пошел к себе в келью. Шел, по сторонам поглядывал — никого. С облегчением отворил дверь кельи, запер, и тут его ударили под лопатку.

Лязгнула сталь о сталь. Сломался кинжал!

Кудеяр ударил кулаком наугад, но попал точно. Чье-то тело мягко сползло по стене на пол.

Кудеяр зажег свечу. На полу сидел Федька, рядом валялся сломанный кинжал.

— Не знал я, что ты кольчужку носишь, драгоман, — сказал Федька, отирая руками разбитое лицо.

— И я не знал, что помощник мой затеял убийство. Не привести ли мне сюда отца Паисия?

— Не надо. Он накажет меня за плохой удар.

Кудеяр подошел к иконам, закрывавшим стену, поднял руку для крестного знамения и вдруг быстро выхватил из-за образа Параскевы Пятницы саблю. Ту саблю, которую принес из тайника.